МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА

------------------------------------------------------------------------------

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ВЫЧИСЛИТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР

Понимание в коммуникации. 2005

Тезисы докладов

Международной научной конференции

(28 февраля – 1 марта 2005 г., Москва)

* * *

N.N. (сыну): Просила работяг ерунду – подправить ножки у дивана и вытащить гвоздь. Они деньги взяли приличные, а гвоздь оставили. Как можно было не понять простую просьбу?

Сын (12 лет): А я вообще не понимаю, как это люди иногда ухитряются понимать друг друга. У вас же разные цели. Им нужны деньги и чтобы поменьше работать, а тебе нужно спать на кровати без гвоздя. Зачем им тебя понимать?

Москва

2005

* * *

Н.Д. Арутюнова

(Институт языкознания РАН, Москва)

Невыразимое – подвластно ль пониманию?

«Что же человек за химера? Какое невиданное хаотическое существо, какой предмет противоречий, какое чудо? Судья всех вещей, несмысленный червь земной, хранитель правды, смесь неуверенности и заблуждения, слава и отброс Вселенной. … Познай же, гордец, какой парадокс ты сам для себя представляешь. … Познай, что человек – существо бесконечно непонятное для человека, и попроси у твоего Владыки о неведомом тебе истинном твоем состоянии» (Блез Паскаль).

Правда человека многоязычна. Она говорит языками слов и интонаций, глаз и жестов, звуков и тонов, действий и поступков, смеха и слез и др. Она оставляет еле заметные следы на лице человека. Эти языки постоянно противоречат один другому. Чтобы понять ее, художнику нужно быть полиглотом. Чтобы ее выразить, он должен найти язык для невыразимого на общепонятном языке. Читатель же, чтобы понять язык художника, должен перевести с него на свой язык – язык личного опыта, ассоциаций и ощущений. Одним это удается без труда, другие к этому не способны. Напомню, что Л.Толстой считал очень важным деление людей на понимающих и непонимающих. Художник и читатель постоянно заняты переводами с одного языка на другой, которые могут быть относительно правильными, но не могут быть абсолютно точными. Они неизбежно вариативны. Они не поддаются истинностной оценке ни на стадии выражения, ни при переходе к пониманию. Об этом недвусмысленно свидетельствуют весьма противоречивые оценки художественных произведений читателями и критиками. Применительно к искусству путь от понимания к выражению и от выражения к пониманию образует незамкнутый круг, который с течением времени растягивается в спираль, объединяющую серию незамкнутых колец. Этому весьма способствуют сами писатели, избегающие окончательных и прямолинейных формулировок. «Беда до конца высказаться. … Недоговаривать лучше», - подчеркивал Ф. Достоевский. Но важнее другое.

Поэты и писатели, призванные выражать невыразимое, постоянно сомневаются в его выразимости. «Известно, что целые рассуждения проходят в наших головах мгновенно в виде каких-то ощущений, без перевода на человеческий язык, тем более на литературный. … Ведь многие из ощущений наших в переводе на обыкновенный язык, покажутся совершенно неправдоподобными. Вот почему они никогда и на свет не являются, а у всякого есть» (Достоевский). Даже выражение одного выразительного взгляда может оказаться для поэта невыразимым. «И что один твой выражает взгляд, Того поэт пересказать не может» (А.Фет). Напомним также отнюдь не риторический вопрос Жуковского: «Невыразимое подвластно ль выражению?». Вопрос поэта о выразимости невыразимого подсказывает вопрос читателя: «Невыразимое – подвластно ль пониманию?». За этим вопросом выстраивается целый ряд других вопросов: «Подвластно ли невыразимое однозначному правильному пониманию?», «Меняется ли правильное понимание с течением времени?», «В какой степени соответствует правда художника правде читателя?», «Подлежит ли понимание невыразимого верификации?», «Может ли быть сформулирован инвариант понимания художественных произведений в разные эпохи и разными народами?» и т.д. Этот последний вопрос будет рассмотрен в докладе на материале переводов Достоевского на французский язык, осуществленных в разные эпохи.

* * *

Денис Ахапкин

(Санкт-Петербург, ИЛИ РАН)

Понимание, литературный текст и “Theory of Mind”

Нейрофизиологические исследования показывают, что понимание текста и оценка ментальных и эмоциональных состояний его персонажей представляет собой нетривиальную задачу, с точки зрения того, какие когнитивные процессы вовлечены в нее, и какова их локализация. Начиная с реакции на взаимодействия простых геометрических фигур, меняющейся в зависимости от представления о том, наделены ли они «мышлением» или «эмоциями» или нет (Castelli, F., et al. 2000) и заканчивая реакцией на повествовательные тексты, демонстрирующей ту же картину (Fletcher et al. 1995) мы видим последовательное влияние эмоциональной составляющей на восприятие и оценку событий.

Процесс понимания литературного текста во многом связан с тем, каким образом его автор может моделировать сознание имплицитного читателя и направляет его внимание. В этой связи могут быть интересны и герменевтические исследования т.н. «актуализирующих действий текстопостроения» (Богин, 1986) и многие работы психологов, связанные с исследованием чтения (работы по исследованию «селективного чтения» и др).

Представляется интересным взглянуть на указанную проблему с точки зрения так называемой «Theory of Mind» (существует ряд переводов термина, из которых ни один нельзя признать точным), направления, занявшего прочное место в современной когнитивной науке. Речь идет о присущей человеку специфической когнитивной способности понимать ментальные состояния других людей (в частности, мнения и желания) и прогнозировать их действия на основе этого понимания.

В литературных текстах авторы занимаются моделированием многих сознаний, в своем докладе на примере ряда прозаических и поэтических текстов я собираюсь рассмотреть моделирование сознания адресата в рамках «theory of mind» и прогнозирование его действий, нацеленных на понимание текста.

Литература:

Богин Г. И. Типология понимания текста. Калинин, 1986.

Castelli F., Happer F., Frith U., Frith C. Movement and Mind: A Functional Imaging Study of Perception and Interpretation of Complex Intentional Movement Patterns // NeuroImage. 2000. №12. P. 314–325.

Fletcher P. C., Happé F., Frith U., Baker S. C., Dolan R. J., Frackowiak R. S. J., Frith C. D. Other minds in the brain: A functional imaging study of “theory of mind” in story comprehension. Cognition 1995. №57. P. 109–128.

* * *

В.Н.Базылев

(кафедра перевода и межкультурной коммуникации Современной гуманитарной академии, Москва)

ЭКЗОТЕРИЧЕСКИЕ ДИАЛОГИ

Деконструктивные процессы понимания собеседника в диалоге эксплицитно наблюдаются в случае общения носителя языка и иностранца (экзота); этот случай общения дает исследователю возможность проанализировать и проинтерпретировать когнитивные и интерактивные процессы.

Тезис. Диалоги, в которых участвуют носитель языка и иностранец (экзот) характеризуются только им присущей структурной особенностью. Дело в том, что решение какой-либо проблемы, связанной с пониманием сказанного и возникающей в процессе общения, требует от партнеров по диалогу активации когнитивных, интерактивных и социолингвистических умений и навыков. При этом (раз)решение проблемной ситуации требует от говорящего и слушающего применения конкретных психолингвистических стратегий: “запуская” соответствующие процессы они избегают деконструирования общения.

Методический комментарий. Внимание привлекают т.н. асимметричные диалоги, которыми характеризуется общение людей, для одного из которых язык является родным, для другого – неродным. В нашем случае: диалоги немцев и русских, изучающих немецкий язык как иностранный. Названный тип диалогического общения позволяет проанализировать и проинтерпретировать когнитивные и интерактивные процессы на уровне производства и восприятия речи. Соответственно можно говорить о двух аналитических процедурах: описание вербального акта и формулирование когнитивной гипотезы для объяснения тех “следов” концептуальной работы языкового сознания, которые остаются в вербальном акте.

Синтез. Анализ асимметричных экзотерических диалогов показывает, как проблемы, возникающие с пониманием друг друга в процессе общения анализируются на когнитивном уровне и решаются совместными усилиями обоих партнеров. Отправным моментом здесь является идентификация источника деконструктивных стратегий и рефлексия возникшей проблемной ситуации, при том, что исходная точка процесса деконструкции предстает одновременно и источником поиска антистратегии.

* * *

Л.И. Богданова

(кафедра сопоставительного изучения языков факультета иностранных языков МГУ)

ПОНИМАНИЕ КАК ОЦЕНОЧНЫЙ АКТ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Коммуникация способствует выявлению различий в понимании, которые связаны с существованием специфических для каждой культуры способов кодирования культурных феноменов. Даже при наличии сходного опыта люди разных культур могут по-разному воспринимать и оценивать одни и те же феномены культуры. Понимание и оценка составляют единый целостный акт, поскольку в акте понимания происходит борьба различных ценностных ориентиров, которая в конечном счёте должна приводить к взаимному изменению и обогащению диалогических позиций.

Проблема понимания во многом является аксиологической в том смысле, что она неизбежно связана с оценкой. Особенно тогда, когда речь идёт о восприятии фактов иной культуры, поскольку известно, что человек подходит к оценке культурных феноменов с позиций собственной культуры, ценностные ориентиры которой он интуитивно считает универсальными.

Коммуникация способствует выявлению различий в понимании, которые связаны с существованием специфических для каждой культуры способов кодирования культурных феноменов. Самые простые примеры в этом плане – различия в структуре знакового пространства с точки зрения отправителя и получателя информации (ср., напр., “Декамерон”, который в записи человека, не знакомого с творчеством Боккаччо, превращается в Д.К. Мирон). Структура представлений об одном и том же явлении может разительно не совпадать у разных культурных сообществ. Даже при наличии сходного опыта одни и те же факты могут восприниматься и оцениваться по-разному, что ещё раз подтверждает мысль Фуко о существовании основополагающих кодов культуры, которые управляют языком и схемами восприятия культурных феноменов.

Характерно, что представители разных культурно-языковых сообществ не всегда осознают несовпадение в структуре восприятия феноменов культуры, но различия в оценке обнаруживаются сразу и могут явиться источником коммуникативных неудач и межкультурных конфликтов. В этом плане полезно сопоставить интерпретацию и оценку отдельных произведений и героев Чехова, Толстого, Булгакова представителями разных культур, а также разную оценку одних и тех же исторических личностей с учётом различий в фоновых знаниях.

В результате сравнения выясняется, что те качества, которые высоко оцениваются членами, напр., русского культурного сообщества, остаются вне культурного сознания или даже оцениваются отрицательно представителями другой культуры.

Нецелесообразно рассматривать понимание в оценочных вердиктах “правильно / неправильно”. Нельзя также рассматривать этот процесс и как перевод с “чужого” языка на “свой” язык. Понимание не мыслится как завершённое статичное состояние ума. Оно всегда имеет характер процесса проникновения – неполного и частичного (Уайтхед).

В процессе понимания, диалогичном по своей сути (Бахтин), как бы восполняется то, что мы хотим понять, переотражается и творится заново объект понимания в соответствии с личностью понимающего. Поэтому безоценочное понимание невозможно. Понимание и оценка составляют единый целостный акт. В акте понимания происходит борьба, ведущая к взаимному изменению и обогащению диалогических позиций. Активное согласие или несогласие способствуют более глубокому пониманию. По словам Бахтина, это активность вопрошающая и отвечающая, возражающая и соглашающаяся, провоцирующая на постановку новых проблем, а не завершающая и не заглушающая чужой голос.

Итак, понимание, с одной стороны, основано на постоянном учете дистанции между участниками коммуникации (“вненаходимость” понимающего по отношению к тому, что он хочет понять), с другой стороны, понимание невозможно и без “согласия” психического состояния коммуникантов. Интерпретация феноменов другой культуры всегда представляет собой осознанную или неосознанную попытку преодолеть дистанцию между двумя культурами.

Представление о понимании как о сложном и противоречивом активно-ответном творческом процессе, диалогичном в своей основе, обеспечивает, на наш взгляд, плодотворный выход в практику, в частности, в методику преподавания иностранных языков и культур.

* * *

Е.Г. Борисова

(Международный институт рекламы, Москва)

ПОНИМАНИЕ В ИНТЕРАКТИВНОЙ МОДЕЛИ: УПРАВЛЕНИЕ СО СТОРОНЫ АДРЕСАТА

Динамическое описание языка предполагает анализ деятельности участников общения: говорящего и адресата. Отличия модели, учитывающей их поведение, от таксономических (структурных) описаний настолько значительны, что нередко говорят об особой “грамматике говорящего”. (Именно этот подход и составлял принципиальную новизну модели “Смысл – Текст”). Аналогичным образом можно говорить и об описании, основанном на деятельности адресата. Однако в реальности их деятельность очень глубоко взаимно переплетается. Говорящий, выбирая средства выражения своих намерений, моделирует возможное понимание адресатом тех или иных вариантов выбора. В свою очередь слушающий тоже пытается представить действия говорящего, чтобы полнее восстановить его намерения. Поэтому имеет смысл говорить об интерактивной модели речевой деятельности.

В рамках этой модели можно учитывать и те действия, которые осуществляют участники общения по оптимизации точности и полноты передачи информации. Неоднократно отмечались средства, позволяющие говорящему управлять вниманием (а следовательно – и процессом понимания) слушающего. Слушающий также может регулировать процесс передачи информации, сообщая о своем непонимании того или иного момента в сообщении.

Анализ реплик слушающего, отмечающих нарушения в понимании, может помочь выстроить типологию различных видов нарушений понимания в процессе диалогического общения.

Первый уровень непонимания связан с этапом восприятия, соответствующим так называемому лингвистическому пониманию, т.е. обработке языковой структуры сообщения. Для него характерны реплики типа Как? Что-что? Что ты сказал? Как это (воспроизводит воспринятое как бессмысленный набор звуков или неосмысленные сочетания слов)? Что такое (то же)? Не расслышал! Непонятно (не понял) и т.п. В основном идут одни и те же реплики и на недослышание (отсутствие расшифровки на фонетическом уровне), и на нарушения осмысленности фразы (обычно из-за неправильно воспринятого слова). Это косвенным образом свидетельствует в пользу того, что процесс лингвистического понимания является целостным и расшифровка звуков окончательно осуществляется только тогда, когда воссоздается смысл сообщения.

Часть вопросов соответствует невозможности правильной референции участников описываемых событий: Это ты о ком? Ты кого, что имеешь в виду? Кто – он?

Определенный набор реплик соответствует непониманию (психологическому) утверждения, например, при объяснении учебного материала, обсуждении сложных проблем (“Мужчины не в состоянии воспроизвести движения женской души”, “ Мы все зависим от записанного с нашего рождения”). Это такие вопросы: То есть как это? Это почему? Ты что этим хочешь сказать? Объясни! Здесь непонимание вызвано пропуском моментов аргументации или со стороны говорящего, или со стороны адресата.

Наконец, имеются реплики, вызванные непониманием, заключающимся в невозможности восстановить имплицитную информацию: скрытые интенции говорящего и т.п.: Ну и что? Что из этого следует? Ты это к чему?

Говорящий (точнее сказать, первый говорящий) воспринимает реплики собеседника как руководство к действию: в ответ он повторяет, уточняет, комментирует и т.п. Однако опытный собеседник обычно заранее принимает меры для устранения возможных нарушений понимания указанных типов. Используемые для этого тактики и средства их маркирования представляют тему для особого сообщения.

* * *

Н.Г. Брагина

(Институт русского языка им. А.С. Пушкина, Москва)

ПАМЯТЬ И ПОНИМАНИЕ. АКСИОЛОГИЯ ПАМЯТИ

В докладе рассматриваются общие смысловые компоненты между памятью и пониманием. На примере устойчивых словосочетаний и фрагментов текстов из художественной литературы (преимущественно) дается анализ аксиологии памяти в их соотнесенности с мыслительными процессами и пониманием/непониманием.

Память и понимание относятся к мыслительной деятельности и к деятельности сознания в целом. В. Даль пишет о памяти внешней: “безотчетное знание наизусть затверженного” и памяти внутренней: “р а з у м н о е п о н и –

м а н ь е научной связи узнанного, усвоение себе навсегда духовных и нравственных истин”. П.А. Флоренский отмечает, что теория познания делает память основной познавательной функцией разума. Это находит подтверждение в языковом употреблении.

Концепты память и ум, рассудок, разум, соображение, мысль, смысл связаны в языковом употреблении отношениями к о н ъ ю н к ц и и (ср. сочинительные конструкции: память и рассудок, соображение и память, мысли и память) и д и з ъ ю н к ц и и (ср.: память притупляется, но ум работает; ум работает плохо, а память – хорошо, Безтолковъ, да памятливъ). Мыслительная деятельность, процесс понимания поддерживаются хорошей памятью и ослабляются плохой.

Хорошую память характеризуют как: отличную, отменную, громадную, знатную, феноменальную, блестящую, крепкую… О человеке с хорошей памятью говорят, что он памятливый, его отличает памятливость.

В социуме ценятся люди с феноменальной, надежной памятью, т.е. с такой, которая не имеет “неожиданных (спонтанных) пропусков. Работающую в режиме запоминания “деятельную” память характеризуют как острую, твердую, цепкую, хваткую. Это относится к памяти, которая осуществляет правильную селекцию, т.е. не упускает ничего существенного, включая детали и значимые мелочи.

Хорошая память является ц е н н о с т ь ю. Она – один из главных показателей высокого интеллектуального развития, интеллектуальной одаренности. Она концептуализируется как п р и р о д н ы й д а р (у кого-л. хорошая/прекрасная от природы память); как к л а д о в а я з н а н и й. Хорошая память – обязательное условие эрудиции. Об эрудитах говорят: Он(а) – ходячая энциклопедия / кладезь премудрости. Хорошая память согласуется с энциклопедией и шире – с к н и г о й. Человек с плохой памятью не может быть эрудитом. Сочетания *эрудит с плохой памятью; *человек энциклопедических знаний с плохой памятью; *блестящий/живой ум и дырявая/плохая память являются оксюморонными. Обратное, однако, не всегда верно, ср.: Не будь грамотен, будь памятен! И не грамотен, да памятен. Память-хранительница знаний наряду с памятью-хранительницей жизненного опыта соотнесены с высоким интеллектом и житейской мудростью.

Память человека также может быть специфицирована по непосредственному объекту запоминания. В этом случае она, как правило, употребляется с оценочным прилагательным: хорошая / плохая память на лица, на имена, на даты, на цифры.

В отличие от хорошей плохая память чаще описывается с использованием метафор и стереотипов: дырявая, девичья, слабая, стареющая, короткая, куриная, дурацкая... Пословицы в отношении человека с плохой памятью часто ироничны: Забыл, что женился, да и пошел спать в сенник; И то забыли, что вчерась говорили. [Даль 1984, т.1, с. 349].

В докладе будет также рассмотрена спецификация видов плохой памяти в их соотнесенности с мыслительными процессами и проблемами понимания/непонимания:

(1) испорченная память – дырявая память;

(2) изменчивая память несерьезного человека – девичья память;

(3) недолгая память интеллектуально ограниченного человека – куриная память;

(4) недолгая семейная память – беспамятлив, что кукушка;

(5) недолгая / испорченная память как следствие старости – стареющая память;

(6) недолгая/испорченная бытовая память – забывчивый профессор.

* * *

А.Е. Брусенцев

(Белгородский государственный университет)

ПОНИМАНИЕ ЗАГАДКО-ПОСЛОВИЦ В ПОЗНАВАТЕЛЬНОМ И КОММУНИКАТИВНОМ КОНТЕКСТАХ

Загадка – один из самых дискуссионных вопросов современной паремиологии. Однако, несмотря на многолетние усилия, изучено далеко не все, что соприкасается с загадкой как текстом и описывает более широкое пространство феноменов коммуникации. Загадка – это текст, отражающий постижение мира человеком, но текст, обращенный к человеку же. Значение всегда является значением для кого-либо. Нет такой сущности, как значение предложения само по себе, вне зависимости от каких бы то ни было людей. Когда мы говорим о значении предложения, это всегда значение для кого-либо, для реального лица или гипотетического типичного представителя языкового сообщества (3, с.170). В ходе исторического развития менялось назначение загадки, и соответственно одни ее функции возникали, другие исчезали, третьи или отступали в тень или, наоборот попадали в световой фокус. Эта сторона загадки может быть понята с точки зрения ее отношения к пословице.

Паремиологами неоднократно отмечалось исключительное структурное, иногда даже буквальное сходство загадок и пословиц, их взаимные трансформации (ср. термин загадко-пословицы, riddle-proverbs) в различных фольклорных традициях. Безусловно, пословица является основной паремиологической параллелью загадки. Будучи в равной степени излюбленным хранилищем народного сознания, равным свидетельством накопленного веками мировоззрения, каждая из этих паремий выполняет свою социальную нагрузку в общих рамках коммуникативно-активного фольклора. Почему существуют и загадки и пословицы? Когда и зачем они употребляются? Эти простые вопросы могут дать социально-коммуникативные интерпретации совершенно непредсказуемые. Функциональный подход может не только объединить фольклор как некое “народное” целое, но и разъединить.

Часто загадки текстуально совпадают с пословичными изречениями (4, с.75). В качестве примера рассмотрим русские эквиваленты японских загадко-пословиц:

У тощего мужика зычный голос (загадка) = Ружьё,

У тощего мужика зычный голос (пословица);

Отправится барином, вернется слугой (загадка) = Ставни,

Отправится барином, вернется слугой (пословица).

В первом примере (загадка) сообщается о каком-то реальном объекте, издающем не ожидаемый для своего облика звук. Характеристику эту нужно соотнести с каким-то реальным предметом действительности. Во втором примере (пословица) сообщается о частотных регулярных случаях, когда невзрачный тщедушный человек умеет командовать, т.е. о том, что люди нередко обнаруживают непредсказуемые качества. Таким образом, семантическая нагруженность паремических единиц меняется от того, признаем ли мы эту формулу загадкой или пословицей. Иначе говоря, перцептивная сторона коммуникативного акта неотделима от функциональной стороны.

Коммуникативная задача, кроме того, определяет степень метафоричности паремии. В эпической поэзии метафора употребляется в ряду других поэтических тропов, а в загадке метафора доминирует. Большая часть загадок образована с помощью метафор. Известно, что еще Аристотель определил загадку как “хорошо составленную метафору”. Реальный конкретный предмет отгадки в тексте загадки замещен другим предметом. Разгадка в загадке немедленно вызывает образное представление не названного прямо предмета, и это оставляет глубокое эмоциональное эстетическое впечатление. Всю пословицу тоже можно считать в широком значении метафорой, т.е. не словом, а языковым выражением с переносным смыслом. В загадке обозначающее столь же ярко метафоризировано, как и в пословице, но означаемое (денотат) загадки, в отличие от пословицы, недвусмысленно. Поэтому в случае пословицы означаемое понятно только из коммуникативного контекста.

Даже в самых современных трудах по текстовым функциям паремий часто как общее место сообщается об их “свободе от контекста”, “не включенности в контекст” и т.п. Обычно это мотивируется минимальностью анафорических связей и редуцированностью местоименного пласта в таких структурах. А ведь подобные высказывания просто неверны. Напротив, можно сказать, что нет структур, более глубоко вписанных в контекст, чем паремиологические. Для этого они и существуют, поэтому они и живучи. В самом деле, дискриптивное высказывание типа Сегодня очень сильно потеплело, сказанное изолировано, не вызовет недоуменных вопросов, тогда как сказанное вне контекста речение типа Цыплят по осени считают или С волками жить – по волчьи выть эти вопросы вызовет.

В загадке описываются внешние характеристики картины мира, тогда как в пословицах акцент ставится на внутренних свойствах реалий. Загадка, в отличие от пословицы, не выражает суждения, она предметна по своей природе. Критерий эмоциональной, нравственной оценки не существенен для загадки, а характерной чертой пословиц является оценочность. В человеческом обществе пословицы неотделимы не только от контекста вербального, но и от контекста поведенческого.

В.В.Знаков (1;2) обосновал положение о том, что истина является логико-гносеологической категорией, а правда – психологической. Мы интерпретируем отгадку загадки как истину, а пословицу – как правду, т.к. загадка выражает только адекватность знаний о мире, а пословица – их определенную ценность (отношение к ним, их смысл и т.д.). В.В. Знаков справедливо замечает, что в психологии проблема правды неразрывно связана с гносеологической проблемой истины. Изучение взаимных трансформаций загадок и пословиц конкретизирует наши представления о внешних и внутренних условиях, которые способствуют процессу превращения в сознании человека гносеологической истины в психологическую правду, т.е. процессу метафоризации.

Литература:

1. Знаков В.В. Понимание в познании и общении. М, 1994.

2. Знаков В.В. Психология понимания правды. М, 1999.

3. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

4. Мазурик В.П. Японская загадка: общее и специфическое // Паремиологические исследования. М., 1984.

* * *

Е.П. Буторина

(РГГУ, Москва)

О ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ МЕТАКОММУНИКАЦИЙ

Но я, любя, был глуп и нем

А.С.Пушкин “Евгений Онегин”

Как отмечают исследователи, одной из проблем коммуникации в современных западных обществах является алекситимия – неспособность выражать чувства словами (см., например, [Куттер 2002]). Вероятно, речь в этом контексте может идти не только об эмоциях, но и о других видах нерационального опыта. Одной из причин этого явления, следствием которого являются неврозы, фобии, психосоматические расстройства, – в идеализации возможностей рациональной интерпретации любого вербального сообщения. Как правило, именно такой интерпретации обучают на занятиях родным или иностранным языком, а другие составляющие языка (в том числе и эмоциональная) представлены литературными текстами, стихами, песнями, паремиями и т.п. Умение интерпретировать эти жанры, конечно, очень важно, но это способствует развитию эмпатии в реальном общении лишь косвенно, путём переноса навыка интерпретации художественных текстов, которые могут включать элементы разговорной речи, но при этом устроены принципиально иначе, чем поведенческие реакции в реальном повседневном общении. Очевидно, что для включения в учебный процесс языковые единицы и структуры, при помощи которых строятся различные способы реагирования на реплики окружающих, должны быть описаны и классифицированы. Можно выделить различные уровни интерпретации одного высказывания, в соответствии с которыми можно прореагировать на одно сообщение (пока используется термин “интерпретация”, хотя, возможно, он не вполне адекватно описывает все случаи постижения чужого опыта посредством речевого общения). Так, на реплику “Голова болит” возможны следующие ответы: “Надо меньше пить”, “Вот таблетка”, “Да, повеселились…”, “Дай поцелую”, “Сходить в аптеку?”, “Я сама помою посуду”, “Сейчас выключу”, “А у меня ничего никогда не болит”, “Мы всё равно едем к маме”, “Пойдём погуляем”, “Чаю хочешь?”, “Сходи, наконец, к врачу”, “Всегда ты жалуешься”, “Потерпи, пройдёт”, “Да, погода меняется”, “У меня тоже раскалывается”, “У Понтия Пилата тоже болела”, “И что теперь?”, “Вы можете идти домой”, “Да, стареем”, “Ложись спать” и т.п.

Очевидно, что существует ещё огромное число способов ответить на исходную реплику, а число различных интонационных и невербальных сопровождений каждой реплики увеличивает число ответов во много раз. Тем не менее функционально ответы чаще всего интерпретируются двумя способами: по ним мы судим, “поняли” нашу исходную реплику или нет. Серьёзная, внимательная реакция считается скорее пониманием, отстранённая или раздражённая – непониманием (см. о личностных аспектах интерпретации также в [Краткий словарь…1997]). Постановка вопросов не всегда способствуют пониманию в таких случаях (Где именно болит? Это тянущая или острая боль? Как давно болит? Что случилось? и т.п.): часто вопросы, напротив, вызывают обвинения в непонимании (см. например, [Вайсбах, Дакс 1998]). Очевидно, что помимо регистра внимание/невнимание существуют социокультурные, гендерные, эмоциональные, ментальные, духовные и т.п. уровни реагирования на одну и ту же реплику (т.е. различные уровни метакоммуникаций), по которым при межличностном общении люди перемещаются достаточно свободно, это умение входит в систему умений, определяющих степень коммуникативной и лингвистической компетенции носителей того или иного языка. На систему координат, задаваемую уровнями, накладывается система, определяемая ролями коммуникантов, и ответ с позиций другой роли, как и с позиций другого уровня, квалифицируется как “непонимание” (от жены ждут одной реакции, от приятеля – другой, от начальника – третьей и т.п.). Многомерное пространство метакоммуникаций задаёт уже пресуппозиции, импликатуры и т.д.

Литература:

Вайсбах Х., Дакс У. Эмоциональный интеллект. М.: Лик Пресс, 1998.

Краткий словарь когнитивных терминов/ Под общей редакцией Е.С.Кубряковой. М.: МГУ, 1997.

Куттер П. Целительная сила страстей. СПб: АВК, 2002. * * *

Бу Юньянь

(Сямэнский университет, КНР)

О ПРАГМАТИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЯХ И КУЛЬТУРНО-ТРАДИЦИОННОЙ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ РУССКИХ И КИТАЙСКИХ СОМАТИЗМОВ

Соматизмы относятся к невербальной коммуникативной деятельности человека, т.е. к сфере паралингвистики, под соматизмами понимаются определенные свойства общей моторики, преимущественно движения тела, головы, лица, рук и кистей рук. Таким образом, в широком понимании в соматизмы включаются и жесты, и мимика, и позы, и взгляд, и расстояние общения между собеседниками, и прикосновение и т.п.

Соматизмы прежде всего выполняют вспомогательную функцию по отношению к речи. Они делают разговорный язык живее, выразительнее. Заменительная функция соматизма – это возможность его использования вместо вербального языка: Ну как? – Мастер показал большой палец. Наконец, есть функция, показывающая настроение: при разговоре люди неосознанно делают какие-то мимические и жестовые движения.

Разные народы исполняют соматизмы в разной степени. Русские, например, жестикулируют больше, чем китайцы.

Люди, говорящие на разных языках, часто пытаются объясниться соматизмами, иногда им это удается. Несмотря на это, любой соматизм, даже самый “прозрачный жест, имеет национальную окраску. Русский жест “провести ребром ладони по шее означает “сыт по горло”, а тот же жест у китайцев обозначает “самоубийство”. Жест китайцев “иди сюда” воспринимается русскими как “до свидания”, потому что русские, когда зовут, поворачивают руку ладонью к себе, а когда прощаются, разворачивают от себя.

Русский жест “щелкать пальцем по шее” в значении “приглашение выпить” или “пьяный” не имеет эквивалента у китайцев и мало кто его понимает.

Таким образом, соматизмы часто нуждаются в переводе.

По форме и значению русские и китайские соматизмы можно разделить на следующие группы:

1. Эквивалентные соматизмы. По мнению некоторых ученых, многие соматизмы носят интернациональный характер. Пожатие плечами у большинства народов означает “не знаю. Некоторые даже считают, что многие соматизмы являются биологически обусловленными и имеются даже у животных.

Благодаря интернациональному характеру в русском и китайском есть соматизмы, эквивалентные друг другу: аплодисменты в знак одобрения, свист и топот в знак неодобрения, большой палец поднимают в знак высокой оценки и т.п.

2. Безэквивалентные соматизмы. Это такие соматизмы, которые присутствуют только в одном языке. Например, русский соматизм “целовать себе кончики пальцев” у русских означает восторг. А китайцам он неизвестен.

3. Неполноэквивалентные соматизмы. Здесь можно выделить две группы: соматизмы, которые сходятся по форме и расходятся по значению (выставление большого пальца и мизинца у русских означает приглашение выпить, а у китайцев число шесть) и те, которые сходятся в значении (напр., приветствие), но расходятся по форме (у русских это поднесение руки к шляпе, а китайцы только кивают головой и улыбаются).

Знание соматизмов необходимо для правильного взаимопонимания людей разной национальности.

* * *

Е.А. Васильева

(кафедра лингвистики Международного университета "Дубна")

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КИНЕСТЕТИЧЕСКИХ ПРЕДИКАТОВ В ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ СФЕРЕ КАК СПОСОБ ДОСТИЖЕНИЯ ПОНИМАНИЯ В ПРОЦЕССЕ КОММУНИКАЦИИ

1. Отражение модальностей восприятия в языке.

Традиционно, восприятие, его формы и способы изучаются в рамках психофизиологической науки. Интерес лингвистов к данной проблеме в основном ограничивался составлением и исследованием диагностических списков слов и выражений, относящихся к определенной модальности восприятия.

Вопрос описания предикатов, соответствующих базовым модальностям восприятия, а также исследование некоторого набора метафор, основанных на трех основных модальностях, был поставлен в работе Лебедевой Л.Б., в которой предлагалось рассмотреть типы кинестетических предикатов наряду с предикатами визуальной и аудиальной модальностей.

Темой данной работы является использование предикатов кинестетической модальности для обозначения и описания эмоциональных состояний коммуникатором и их распознавания реципиентом. Под модальностью восприятия (модусом перцепции) понимаем опосредованный языком способ получения информации о мире, соотносимый с определенным информационным каналом – аудиальным (слуховым), визуальным (зрительным) и кинестетическим (осязательный).

Получая информацию о внешнем мире по нескольким каналам, человек вербализует и свое внутреннее состояние, используя по аналогии те же визуальный, аудиальный и кинестетический каналы, ср. позеленеть от злости, не слышать земли под собой от радости, при этом основным способом презентации себя в мире является кинестезия, в то время как зрение и слух в первую очередь ориентированы на мир вне нас, ср. ком в горле, ноги подгибаются от страха, на душе тяжело.

2. Перенос предикатов кинестетической модальности в сферу эмоций.

Перенос кинестетических ощущений (боль, тяжесть, положение в пространстве, температура) в эмоциональную сферу представляется естественным способом вербализации внутренних состояний человека, когда внутренняя реакция на внешний раздражитель реализуется именно в телесных ощущениях, реальных или воображаемых. Ср. сердце болит, волосы дыбом встали, бросает то в жар, то в холод. Такие семантические признаки кинестетической модальности, как “острый”, “горячий”, “тяжелый”, аудиальной модальности – “глухой”, “тихий”, “шумный”, визуальной – “яркий”, “мрачный” описывают эмоциональные состояния человека и их проявления. В многочисленных исследованиях , посвященных процессу метафоризации эмоций, их концептуальному представлению, в первую очередь анализируется язык кинестезии, проводится классификация эмоциональных состояний, основанная на кинестетических параметрах.

3. Обозначение и описание эмоциональных состояний коммуникатором и их распознавание реципиентом.

В данной работе предлагается рассмотреть высказывания, содержащие обозначение и описание эмоций, в состав которых входят предикаты основных модальностей восприятия.

Представляется возможным выделить мономодальные и бимодальные высказывания, где первые несут информацию об эмоциональном состоянии , которую субъект (коммуникатор) может описать, но которую невозможно разделить с реципиентом и бимодальные высказывания, предполагающие, как правило, наблюдателя, воспринимающего их визуально или аудиально (реципиент).

* * *

И.Т. Вепрева

(кафедра риторики и стилистики русского языка Уральского государственного университета, Екатеринбург)

ПОНИМАНИЕ В СЕМЬЕ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

В докладе рассматриваются причины коммуникативных неудач в ситуациях семейного общения. К причинам непонимания можно отнести высокую имплицитность семейного общения, которая провоцирует поиски подтекста в однослойном актуальном контексте. Объективное различие полов усиливает неправильную интерпретацию речевых мотивов коммуникантов.

Суть главного тезиса нашего доклада: реальному семейному общению присуще явление, которое получило в лингвистике название “коммуникативная неудача”. Вслед за О.П. Ермаковой и Е.А. Земской, коммуникативной неудачей мы будем называть полное или частичное непонимание высказывания партнером коммуникации [Ермакова, Земская 1993: 31].

Гипотетически можно предполагать, что близкие отношения партнеров коммуникации, к которым относятся прежде всего члены одной семьи, должны способствовать коммуникативным удачам, поскольку любой непринужденной речи, а речи близких людей особенно, свойственна конситуативность, опора на ситуацию общения в целом, из которой слушающий без труда извлекает нужную ему информацию, не присутствующую в самом тексте высказывания.

Однако опыт семейной жизни заставляет каждого из нас усомниться в этой гипотезе. Семейное общение свидетельствует об обратном. Семейный диалог – постоянный дисбаланс между тем, что входило в коммуникативные намерения адресанта (иллокутивную цель высказывания), и реальной реакцией адресата (достигнутым перлокутивным эффектом).

При первом приближении главной причиной, которую можно назвать при обсуждении причин семейных речевых конфликтов, – это высокая степень имплицитности семейных диалогов. При общении с близкими людьми многое не проговаривается вслух, имплицируется в надежде, что собеседник понимает именно то, что его партнер по общению имеет в виду. Но близость общения, кроме плюсов в возможности через стяжение многого в одно передать многослойный контекст ситуации, имеет и обратный эффект: зачастую в однослойном актуальном контексте ищется подтекст, опирающийся на общность прошлого опыта. Данный парадокс подкрепляется различием психологических особенностей мужского и женского коммуникативного поведения. Неправильная интерпретация речевых мотивов друг друга приводит к дисгармонизации семейного общения.

На ухудшение коммуникативной обстановки работает прежде всего объективное различие полов. Мужчины хуже, чем женщины, понимают подтекст или намек, поэтому уклончивость как один из женских способов выражения своего намерения воспринимается раздраженно. Для женщины типично косвенное выражение как форма деликатного речевого поведения, что обычно вызывает мужское раздражение.

Актуализация косвенных функций речевых реплик вместо прямых в семейных диалогах, на наш взгляд, объясняется мощностью общей апперцепционной базы: коммуникативные партнеры реагируют на прагматический компонент структуры высказывания активнее, чем на информативный, прошлый опыт оказывается сильнее актуальной ситуации.

Если обычной причиной коммуникативных неудач является неправильное понимание иллокутивной силы высказывания в силу конситуативности разговорной речи, то типичной причиной семейных речевых неурядиц является нежелание адресата реагировать на высказывание в соответствии с замыслом говорящего. Коммуникативные конфликты порождены “сдвигом в сторону “ухудшения” понимания коммуникативных намерений говорящего” [Ермакова, Земская 1993: 62]. Нежелание объясняется коммуникативной усталостью, психологическим напряжением, возникающими на фоне “безграничного” времени общения людей разной половой принадлежности в рамках “ограниченного” пространства, накоплением отрицательного коммуникативного опыта.

Очевидно, что коммуникативные неудачи семейного общения имеют универсальные черты и покоятся на общих основах социальной и половой природы человека. В условиях дефицита информации при спонтанном общении коммуникативные партнеры начинают приписывать друг другу образцы поведения или какие-то общие характеристики. В семье, основу которой, по определению, составляют отношения согласия, дружбы, любви, действует идея контрастных представлений: сам воспринимающий оценивает себя по контрасту как носителя самых положительных черт, а “плохому” приписывает отрицательные черты. Длительное общение с человеком, заданное совместной деятельностью, способствует возникающей пристрастности к объекту восприятия и служит источником различного искажений образа своего партнера. Возникает особая установка на другого человека, в которой преобладает эмоциональный компонент, провоцирующий взрыв коммуникативной нетерпимости.

* * *

М. И. Воронцова

(НИВЦ МГУ)

“А! Я ПОНЯЛ!” ИЛИ ЛЕКСИКО-ГРАММАТИЧЕСКИЕ АНАЛОГИИ ПРИ ОБУЧЕНИИ ЯЗЫКУ

Работа посвящена использованию лексико-грамматических аналогий при обучении иностранному языку. Рассматриваются примеры грамматических конструкций и их употреблений, вызывающие трудности у обучающихся, если в их родном языке данное языковое явление не имеет регулярного грамматического или синтаксического эквивалента.

Огромное количество учебно-методической литературы посвящено различным подходам к обучению иностранному языку.

Методы погружения, изучения языка без привлечения родного языка обучающегося, безусловно заслуживают внимания и во многом себя оправдывают. Проблема состоит в том, что на практике не всегда удается полностью “оградить” студента от окружающей языковой среды родного языка, и кроме того, влияние уже усвоенного языка на мировосприятие и на восприятие иностранного языка – факт, с которым приходится считаться.

Существует и мнение, что иностранному языку не могут хорошо научить его носители, так как они не понимают трудностей восприятия обучающегося, не владея его родным языком.

Признавая справедливость суждений той и другой стороны, а также принимая во внимание тот факт, что каждый человек учится по-разному и для активизации процесса обучения нужно предлагать “разнообразное меню”, рассмотрим некоторые явления английского языка, как правило, вызывающие трудности.

· few / a few , little / a little

I’ve got few friends. / I’ve got a few friends.

I’ve got little money. / I’ve got a little money.

При объяснении данного материала не возникает проблем с пониманием использования few для счетных существительных, а little – для несчетных. Различие счетное-несчетное, присущее русскому языку, легко переносится на иностранный. Но использование артикля, не имеющего прямой аналогии в русском, вызывает непонимание. Предлагаемое объяснение употребления артикля в случае “позитивной” информации, и его отсутствия в случае “негативной” информации, не спасает положение, особенно, если речь идет не о друзьях, а например, о проблемах, и тот факт, что их мало, скорее “позитивный”. Объяснение на примерах употребления способствует приближению к пониманию, но окончательное осознание материала приходит при нахождении аналогии в родном языке. «А! Я понял! В одном случае у меня “есть, но мало”, а в другом – “мало, но есть!”» – такое объяснение, самостоятельно найденное учащимся 5 класса, помогает быстро понимать материал уже не одному поколению школьников.

· “Они уже взяли герундий!” звучит для обучающихся

английскому, часто как приговор непонимания. Что это такое? Почему не отглагольное имя? Оно так на него похоже! Дефицит понимания замечается не только у учащихся, но и у русскоговорящих преподавателей. Причем особенно это касается пассивных форм герундия (He likes being told fairy tales). Активные формы ( He likes swimming), даже перфектные (He is proud of having spoken to this outstanding person) сопротивления не вызывают. Видимо, наличие в русском языке отглагольных имен (плавание) и совершенного вида как аналога перфекта подготавливает восприятие. Анализ родного языка помогает и в этом случае.

Ср. 1. Он любит фигурное катание.

2. Он любит сказки.

3. Он любит ласку.

В предложении 1 мы имеем дело с “активным” субъектом, который любит либо заниматься этим видом спорта, либо, например, смотреть его по телевизору. В предложении 2 субъект нейтрален: он может любить читать сказки, а может и любить, чтобы ему читали. В предложении 3 субъект явно “пассивен”.

· “Какие тупые эти англичане! Зачем им столько времен?”

Такое восклицание нередко можно услышать от юной аудитории, которой зачем-то надо усвоить не только образование различных форм глагола, но и их употребление. И если вопрос об образовании форм не вызывает затруднений, употребление времен, которые не имеют прямых аналогий с русским языком, является постоянным источником ошибок. Так обстоит дело, например, с употреблением времен группы Continuous. При объяснении употребления Past Continuous в сравнении с Past Simple Tense, предлагается пользоваться понятием “фон” (background) и “событие” (event).

The children were playing outside. I was having lunch (“фон”), when they arrived (“событие”).

Понятия “фон” и “событие” действительно удобны для объяснения, но возрастные особенности учащихся часто требуют перехода на более близкие им предметы. Так для ситуации “фон” – “событие” (1) в сопоставлении с ситуацией “событие” – “событие” (2) более доходчивой оказывается обращение к знакомому русскому тексту:

1. Баба шла, шла, шла – пирожок нашла.

2. Муха по полю пошла, муха денежку нашла.

Рассмотренные примеры на наш взгляд показывают, что не всегда лингвистически осмысленная деятельность поиска лексико-грамматических аналогий в языках разных типов, может оказаться полезной при обучении языку, когда осознание похожего языкового явления в родном языке помогает обучающемуся принять и осознать материал иностранного языка.

Литература:

Голицынский Ю.Б. Грамматика. Сборник упражнений. “КАРО”, 1998.

Сафонова В.В., Соловова Е.Н. Программы для общеобразовательных учреждений. М., 1997.

Афанасьева О.В., Михеева И.В.. Книга для учителя к учебнику английского языка. М., “Просвещение”, 1998.

Murphy R. Essential English Grammar in use. Cambridge University Press, 1990.

Doff A., Jones C. Language in use. Cambridge University Press, 1996.

* * *

Е.И. Галяшина

(Экспертно-криминалистический центр МВД России)

ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ ТЕКСТА КАК ОБЪЕКТА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

В статье рассматривается проблема понимания текста, выступающего в качестве объекта лингвистической экспертизы, и профессиональной экспертно-лингвистической интерпретации спорных фраз, высказываний и словесных конструкций, вовлеченных в документационные и информационные споры.

Проблема понимания текста занимает важное место в теоретических и прикладных научных исследованиях нашего времени. Понимание текста рассматривается в языкознании, психологии, логике и философии, юриспруденции и криминалистики. Этот вопрос представляет особый интерес в связи с большой социальной потребностью в экспертно-лингвистической интерпретацией и толкованием так называемых спорных текстов, вовлеченных в информационные и документационные споры, выступающих в качестве доказательств в гражданском и уголовном судопроизводстве.

В основе специфически профессионального экспертного понимания текста, являющегося объектом лингвистической экспертизы, лежат те же механизмы, что и в основе понимания любого другого текста. Однако экспертное понимание текста имеет свои отличительные черты, обусловленные специфическими целями и задачами, ориентированными на установление научно-обоснованных фактов, имеющих значение судебных доказательств.

Понимание текста в процессе профессиональной деятельности эксперта-лингвиста требует выхода за рамки самого текста, обращения к знанию предметной действительности, составляющей предмет речевой коммуникации. При этом сам эксперт-лингвист, как правило, не является непосредственным участником речевой коммуникации, порождением которой является текст, представляемый на лингвистическую экспертизу, что существенно затрудняет адекватное понимание его имплицитных и коннотативных компонентов.

Понимание текста в профессиональной деятельности эксперта-лингвиста рассматривается как сложный интеллектуальный процесс, который не заканчивается на уровне элементарной языковой переработки текста, он продолжается на уровне мышления, обрастая дополнительными компонентами эмоционального, субъективного и прагматического характера.

Таким образом, понимание требует установления многосторонних связей между действительностью и текстом, автором и реципиентом, а также коммуникативным актом и экспертом-лингвистом, выступающим в качестве внешнего (по отношению к ситуации коммуникации) интерпретатора текста. Эти связи устанавливаются при соотнесении содержания текста с профессиональным опытом и языковой компетентностью эксперта-лингвиста. Опыт фиксируется в виде некоторого набора эталонов, являющихся субъективной характеристикой каждого индивида. Воспринимая текст, эксперт-лингвист опирается как на значения (смыслы), содержащиеся в самом тексте, так и на собственные специальные познания и опыт судебно-экспертной деятельности, зафиксированный в его личностном знании.

Суммируя сказанное, можно заключить, что интерпретационная деятельность эксперта-лингвиста при производстве лингвистических экспертиз базируется на решении деятельностных, когнитивных и семантических задач. В связи с этим можно выделить следующие компоненты, обусловливающие понимание экспертом-лингвистом спорного текста и его адекватную интерпретацию при производстве лингвистической экспертизы. Во-первых, это – речедеятельностный компонент, обуславливающий порождение и понимание текста в процессе взаимодействия партнеров по коммуникации. Во-вторых, это – когнитивный компонент, заключающийся в создании когнитивных структур, модифицируемых и активируемых при построении и восприятии текста, проявляющийся в процессе категоризации и интеграции семантико-прагматических и причинно-следственных связей. В-третьих, – семантический компонент, роль которого проявляется в действии универсального предметного кода во время становления замысла и номинации на всех этапах построения/понимания текста.

Неправильное понимание текста рядовым носителем языка может вызвать коммуникативную неудачу или языковой конфликт (языковую агрессию). Неадекватное понимание и неверная интерпретация спорного текста профессиональным экспертом-лингвистом при производстве лингвистической экспертизы чревата не только экспертной, но и судебной ошибкой.

Все это предполагает необходимость усиления специализированной подготовки экспертов-лингвистов в курсе судебного речеведения не только в той части, которая касается развития речи, речевой культуры, риторики, лингвостилистики, но и в аспекте юридической подготовки по общей теории судебной экспертизы и методике лингвистической экспертизы в частности.

* * *

Г.Л. Григорьев

(кафедра теории языка и речевой коммуникации Удмуртского государственного университета)

ПРАГМАЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ПРЕДВЫБОРНОЙ ПРОГРАММЫ

Тезисы посвящены анализу предвыборной программы кандидата как жанра политической рекламы с точки зрения прагмалингвистики.

Предвыборная программа или упрощенное представление предвыборной программы кандидата является одним из самых распространенных микрожанров листовки. Основная прагматическая цель предвыборной программы – показать то, что требует кандидат, обещает выполнить, в случае если его изберут. Тем самым создается образ желаемого будущего.

Предвыборная программа строится или как противопоставление “за (что-то) – против (чего-то), или вторая часть оппозиции “против” отсутствует, но семантика первой части предполагает наличие пресуппозиционных знаний адресата о ситуации, тем самым можно говорить, что компонент “против” задается имплицитно.

В современной предвыборной кампании, чем выше уровень кандидата (район, город, республика и т.д.), тем более абстрактные требования выдвигаются в программе. В языковом плане данная тенденция, как нам кажется, связана с несколькими причинами. Во-первых, особенность современного политического дискурса, который стремится к большей абстрактности, во-вторых, прагматические причины, связанные с использованием в манипулятивных целях слов с размытым значением.

Основная цель адресанта в предвыборной программе – представить свою модель мира как наиболее достоверную, истинную. Но с точки зрения истинности/ложности, политические предложения, программы, обещания, предсказания или прогнозы… никогда не могут быть проверены или опровергнуты логически. Высказывания в предвыборной программе поэтому всегда имеют ирреальную модальность, всегда направлены на желаемое, с точки зрения адресанта, будущее. Ср.: Восстановить СССР и могущество России! (2003).

В политической рекламе широко используются такой прием, когда фактологическая информация перемежается с вероятностными и аподиктическими высказываниями. В манипулятивных целях часто происходит подмена модуса знания (Я знаю, что…) модусом мнения (Я считаю (думаю, полагаю), что…) для повышения статуса предъявляемой говорящим информации: Нам нужен свой – ижевский – Лужков! И мы знаем, что делать (1998). Это в первую очередь касается неверифицируемых пропозиций, выражающих взгляды субъекта на мир – суждений оценочного, интерпретирующего, прогностического характера.

Наиболее частотны предвыборной программе кандидата следующие речевые тактики, направленные на формирование определенной картины мира в сознании адресата:

1. Речевая тактика обязательства, обещания. В ее основе лежат речевые акты комиссивы. В качестве обещания может использоваться перформатив: На посту Президента Удмуртской республики обещаю покончить с нищетой, восстановить производство, ликвидировать безработицу (2000). Часто обещания могут выражаться косвенно. Компонент “я обещаю” может быть не выражен, иллокутивная функция в этом случае выражается за счет инфинитива (часто в возвратной форме): Добиваться своевременного ремонта дорог, жилых домов и подъездов (1994). Другой способ косвенного выражения речевого акта обещания возможен с использованием отглагольных существительных: Защита стариков, неимущих и многодетных семей (2000).

2. Декларации через использование декларативных речевых актов. Специфика последних состоит в том, что они направлены на изменение положения дел в мире и успешные только в том случае, если говорящий наделен социальным правом их осуществлять. В ситуации предвыборной кампании именно кандидат наделен этим правом, которое реализуется через представление идеальной (мифологической) картины мира, которую создает адресант в своей предвыборной программе: нуждающемуся – возможность получения жилья; в домах – тепло, вода и чистый подъезд… (2001). В качестве данной декларативной речевой тактики могут использоваться безагенсные высказывания с модальными словами типа надо, нужно, необходимо, должен и т.д.: Бюджет города должен принадлежать горожанам, а не чиновникам (1998).

* * *

О.Н. Григорьева

(кафедра русского языка филологического ф-та МГУ, Москва)

Коммуникативные помехи в языке СМИ

Коммуникативные помехи могут возникать при восприятии текста вследствие метафорической избыточности как частном проявлении речевой анархии. Нередко журналисты с целью создания экспрессивности используют метафоры хаотично, что приводит к отчуждению формы от содержания текста. Иначе говоря, нарушается необходимый баланс между языковыми средствами и передаваемой информацией.

Можно выделить несколько видов таких нарушений.

Иногда чувство меры изменяет журналистам при создании самой метафоры, появляются такие гибридные образования: “не поддающийся искушениям проржавевший механизм правительственных концертов”, “переплеты, пережитые, перечувствованные”

Речевая стихийность оборачивается однообразием в тех случаях, когда одно базовое слово, например политика, политический, сочетается с бесконечным рядом метафорических обозначений, относящихся к разным темам: клумба, климат, пируэт, балаган, дальтонизм, бумеранг, синоптики, индюки и т.д.

Еще одна особенность современного языка СМИ – создание “словесной крыши” терроризма, своего рода камуфляжной формы, за которой уже невозможно отличить добро от зла. Борьба арабов с Израилем, именуемая кровавой интифадой, теперь называется мирным процессом, бомба, заложенная террористами, – новогодним подарком, взрывы домов – фейерверком.

Текстам, посвященным борьбе с терроризмом, свойственна парадоксальная метафоричность, а парадокс избыточен по своей природе (пробить коридор для поставки гуманитарных грузов, гуманитарная интервенция). Все более употребительным становится словосочетание гуманитарная катастрофа, хотя его семантика также не отличается совершенной четкостью; возможно, гуманитарная здесь близко к значению “гуманитарный” – обращенный к человеческой личности, связанный с правами, свободами и интересами человека.

Одной из уже привычных особенностей современного языка СМИ является нагнетание отрицательных эмоций. Деструктивные тенденции проявляются и на уровне референции, и в самом языке. Это проявляется, в частности, в устойчивой метафорической сочетаемости слов цвет, звук, вкус, запах со словами определенных семантических полей, таких как “война”, “смерть”, “криминал”, “власть”, “деньги”: цвет крови, звуки траурного марша, реквиема, канонады, вкус крови, запах пороха и серы, войны, денег, власти. Тексты перенасыщены подобными метафорами.

Большой интерес представляют такие семантические преобразования в тексте, при которых происходит переход из одного тематического поля в другое, своего рода семантическая модуляция.

Например, театр – война:

“В информационной войне цель известна: сделать из граждан публику. Теперь мы сидим в партере и на галерке (кого куда пустили) и громко хлопаем в ладоши, а на театре военных действий “градом” и “ураганом”, ракетами и вакуумными бомбами истребляют население республики, захваченное в заложники террористами” (Общая газета, 12.1999).

Если в данном примере такой переход оправдан многозначностью слова театр, то в некоторых материалах совмещение множества понятийно не связанных тематических пластов приводит к “метафорическому буйству”, по удачному выражению Павла Басинского. Речь в данном случае идет о самом способе общения журналиста и аудитории, о попытке показать свое языковое превосходство, о речевом эгоизме (или речевой агрессивности).

В качестве примера можно привести заметку, посвященную Олимпийским играм под названием “Кого мочить в Солт-тире”:

“Восемь дней на сковородке в Солт-Лейк-Сити жарится блюдо под названием “ХIХ Олимпийские игры”. Спортсмены, как блины, пекут рекорды (метафора кухни) Но, блин, почему-то близкие к этой кухне люди пытаются испортить российским гурманам праздник (усиление экспрессивности за счет использования определенных междометий).

Три дня в воронке скандала находились наши фигуристы (метафора воды). Российская пара Бережная — Сихарулидзе для всей Канады и Америки стала красной тряпкой. Этим “быкам” вздумалось увидеть золотые медали на шее своих спортсменов. Для этого понадобилось лишь со всей дури топать копытами на трибунах. А потом “забодать” и международный Союз конькобежцев и олимпийские принципы (метафора корриды). Действие с возведением на трон канадской пары Джейми Сале и Давида Беллетье оказалось похлеще “мочилова” телекиллера Сергея Доренко (метафора из криминальной области). Местные газеты, радио и телевидение как с цепи сорвались — клеймили всех” (метафора, построенная на образе цепного пса). Далее: “Европа получила смачный плевок” и так до конца текста.

Г.О. Винокур призывал “смотреть на слово не только как на знак идеи, но и еще как на поступок в истории личной жизни”. Такое речевое поведение, когда баланс между количеством языковых средств и сведениями, которые передаются с их помощью, нарушается, когда журналист не пытается избежать избыточности, а намеренно ее создает, приводит к разрушению языковой индивидуальности.

* * *

В.З. Демьянков

(НИВЦ МГУ)

Концептуальный анализ термина понимание

«Полное понимание» – недостижимый идеал, к которому стремятся, когда воспринимают речь другого человека. Сопоставление того, как употребляется слово понимание в научной речи (например, в психологии и в философии языка), с одной стороны, и в обыденной речи, с другой, позволяет очертить контуры этого идеала. Такой прием исследования часто называют концептуальным анализом: в результате реконструируется концепт понимания, в существовании (но трудной достижимости) которого мы убеждаемся в общении.

В научной речи существительное понимание и предикат глагол понимать употребляются, как минимум, в следующих типах значений:

1.  Удачное использование языкового знания для восприятия речи.

2. Построение и верификация гипотетических интерпретаций для воспринимаемой речи.

3. «Освоение» сказанного, когда на основе внутренних ресурсов интерпретатора по высказыванию (как по чертежу) строится модельный мир.

4. Реконструкция намерений автора речи, даже при нечеткости или двусмысленности речи.

5. Установление того, чем внутренний мир слушателя отличается от выстроенного им (по высказыванию) модельного мира.

6. Установление связей внутри модельного и внутреннего миров.

7. Соотнесение модельного мира с той действительностью, которая непосредственно дана интерпретатору.

8. Соотнесение восприятия с линией поведения.

9. Выбор «тональности», или «ключа», в котором следует воспринимать речь. В частности, выражение атмосфера взаимопонимания отражает ту ситуацию, когда общающиеся стороны находят нужную тональность.

Показывается, что этим же группам значений соответствуют употребления слова понимание в обыденном языке.

* * *

Н.А. Дьячкова

(кафедра современного русского языка Уральского государственного университета, Екатеринбург)

ИНТЕРПРЕТАЦИОННЫЙ АСПЕКТ ПОЛИПРОПОЗИТИВНЫХ СТРУКТУР В СФЕРЕ ПРОСТОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Полипропозитивные монопредикативные структуры в сфере простого предложения (Пуганая ворона и куста боится) рассматриваются как когнитивно-сложные – при интерпретации в процессе коммуникации они подвергаются додумыванию и развертке. Данные полипропозитивные полиситуативные структуры являются компрессированными вариантами сложных предложений с отношениями обусловленности.

Полипропозитивные структуры в сфере простого предложения типа Выношенная шуба не греет являются асимметричными. Их интерпретация, которую мы понимаем как процесс когниции, связанный с додумыванием и разверткой, показывает, что они, как правило, еще и полиситуативные.

Понятия полиситуативности и полипропозитивности близки, но, по-видимому, не тождественны. Полипропозитивность может быть обеспечена за счет логической пропозиции, полиситуативность предполагает наличие нескольких событийных пропозиций. При этом не все пропозиции могут быть включены в рамки лексикализованной ситуации. Помимо лексикализованной ситуации такие конструкции репрезентируют некую ретро-ситуацию.

В полипропозитивных полиситуативных конструкциях присубъектный определитель является включенным предикатом и обязательным компонентом семантической модели предложения. Словосочетание “имя + атрибут” в позиции подлежащего является результатом номинализации предикативной единицы, а все предложение, имеющее модель “Обобщенный субъект – предикат качества”, – результатом компрессии сложного предложения с отношениями обусловленности. Ср.: Сырая вода вызывает заболевания – Если вода сырая, то она вызывает заболевания; Маленькая собачка до старости щенок. – Если собачка маленькая, то она…

Конструкции с включенным предикатом являются когнитивно-сложными. Оба предиката – включенный и основной – являются оценочными. Оценка, репрезентированная включенным предикатом, мотивирует оценку, представленную основным предикатом. Это связано с тем, что оценочные суждения (в нашем случае это сентенции этического характера) всегда имеют основания и мотивы.

Версии причинности могут быть двух классов: ретроспективными и проспективными (Золотова и др.). В рассматриваемых конструкциях представлена ретроспективная версия причинности. Эта версия тем убедительнее, чем больший объем ретроспективной семантики репрезентирован включенным предикатом. В данных конструкциях ретро-ситуация включает в себя не только представление о некоем событии как действии, процессе, но и имеет довольно сложную актантную структуру. Так, дескриптив за пределами лексикализованной ситуации (Пуганая ворона и куста боится; Выношенная шуба не греет) выполнял функцию пациенса, который существовал до наступления ситуации, затем он подвергся некоему целенаправленному или нецеленаправленному действию (ворону пугали – испугали, шубу носили – выносили). В ретро-ситуации есть и другие фациенты ситуации: агенс, который мог выполнять частные ролевые функции а) быть агенсом (охотник), б) каузатором – ветер, буря в) посессором – у субъекта есть шуба и он ее носил. Можно предположить, что в ретро-ситуации есть и фациенты дальнего плана: ущерб, польза, заинтересованность и т.д.

Объем ретроспективной семантики включенного предиката предопределен его морфологической и семантической природой.

В роли присубъектного определителя (включенного предиката) возможны прилагательные и причастия следующих типов: (1) отглагольные прилагательные и страдательные причастия, а также действительные причастия, (2) прилагательные неотглагольные качественные эмпирийные, (3) прилагательные неотглагольные качественные рациональные, (4) прилагательные относительные. Например: (1) Выношенная шуба не греет; (2) Ржавое железо не блестит; (3) Смелый воин тысячи водит; (4) Материнская забота в огне не горит и в воде не тонет.

Наиболее информативными являются причастия и отглагольные прилагательные: в силу полиситуативности семантики мотивирующего глагола они вносят значительный объем информации о дальней и ближней периферии ретро-ситуации. Данная информация является тем мотивом, который объясняет положение дел и характер оценки, представленные основным предикатом.

* * *

Димитрия Желязкова

(Департамент специализированной и языковой подготовки иностранных студентов при Пловдивском университете)

ПОНИМАНИЕ КАК АКТИВНОЕ ЛИЧНОСТНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И МЕТАРЕПРЕЗЕНТАЦИИ

Понимание представляет собой сложный процесс, использующий входяще-исходящее лингвистическое декодирование, имеющий целью сделать понятным сообщение говорящего, а затем делается заключение о мыслительном состоянии (намерении) и поведении. Намерение является мыслительной репрезентацией желаемого состояния вещей. Существование информативного намерения суть метарепрезентация первого ряда. Мысль о том, что у кого-либо существует информационное намерение – метарепрезентация второго ряда. В свою очередь в том случае, когда у индивида имеется коммуникативное намерение, т.е. он хочет, чтобы кто-либо понял, что у него имеется информационное намерение, мы можем говорить о метарепрезентации третьего ряда. Приписывание кому-либо коммуникативного намерения есть метарепрезентация четвертого ряда. За приписыванием намерений и созданием мыслительных утверждений следует модель заключения – по поведению личности отмечается определенный желательный эффект.

Мы принимаем эту часть рассматриваемой выше убедительной позиции Спeрбера и Уилсона (1986), а также ту ее часть, в которой говорится об уместности передаваемых сообщений. Процедура понимания идет по пути наименьшего усилия, достигая адекватной уместности. Уместность познавательного входа той или иной личности является положительной функцией познавательных аспектов, достигнутых развитием этого входа, и негативной функцией количества усилий, включенных в этот процесс.

В качестве источника иллюстративного материала нами использован роман болгарского писателя Марко Семова “Цена” (2004). Герои произведения – представители современного болгарского общества. Главный герой романа – врач Валерий, семья которого проживает в Болгарии и испытывает финансовые трудности, – уезжает во Францию, чтобы сделать карьеру, достичь материального благополучия и обеспечить будущее своих близких. Проходя через разного рода перипетии, возникающие на пути к успеху, он, несмотря на немалые трудности, достигает всего, чего так целенаправленно добивался. В возрасте тридцати лет Валерий становится шефом Клиники кардиохирургии в городе Нанси, добивается международного авторитета, он находится в зените своей карьеры. Для его супруги Майи во Франции начинается новая жизнь – дом с прислугой, собственная машина, свободное время…, но она тяготится такой жизнью. Однажды Валерий приглашает ее на короткую экскурсию в Париж, но получает отказ – Майя чувствует себя усталой. И тут Валерий впервые выходит из себя. Но таковы ее убеждения – метарепрезентационное намерение первого ряда – она верит, что ей плохо во Франции. У Майи возникает информационное намерение второго ряда – убедить Валерия в своем состоянии – она не принимает приглашения на экскурсию. Он выходит из себя – информационное намерение третьего ряда состоит в том, чтобы Валерий поверил, что Майя намеревается, что он должен поверить в ее дискомфорт. Главный герой находит письмо своей супруги их болгарскому другу – с его помощью Майя намеревается:

что он должен поверить

что она хочет его заставить

что он должен поверить

что ее состояние плохо и дискомфортно.

Это метарепрезентационное убеждение IV ряда. Письмо заканчивается словами: ”Я видел богатых эмигрантов, но счастливых я не видел”. Реакция Валерия: “он вздохнул глубоко и грустно. Неужели причиной всего были это письмо и эти ее терзания? И строчки …, показались ему проклятьем”. Информационное намерение осуществлено: приписывается убежденность, что время за границей “не лечит, а пробуждает и разжигает боль”. В данном случае поведение можно идентифицировать с символическим только в том случае, если через имитацию чего-либо существует намерение изменить убеждения и желания реципиента. Майя не имитирует поведение – это действительно она – усталая и одинокая. Приписано коммуникативное намерение – Валерий понял информациионное намерение Майи. Успешная коммуникация осуществлена, причем сознательно – Валерий также утомлен и одинок. Только общаясь с другими людьми мы можем оценить, насколько мы “просчитались в своей жизни” (Валерий). Последняя мыслительная репрезентация, как и интерпретированная публичная репрезентация (по определению Д.Спeрбера) являются действиями, основывающимися на одной единственной метарепрезентационной способности.

В заключение следует отметить, что в процессе коммуникации люди используют язык, но применяют и свои метарепрезентационные способности, причем как говорящий, желая что-либо произнести, так и слушающий, желая быть понятым, мысленно представляют высказывание как носитель специфического содержания, т.е. они метапредставляют его. Вербальное понимание состоит из оформления метарепрезентации репрезентации говорящего.

Библиография:

1. Семов – Семов, Марко. Цената. С: Български бестселър. Национален музей на българската книга и полиграфия, 2004. 336 с.

2. Спeрбер и Уилсон – Sperber, D. & D. Wilson. Relevance. Oxford, Basil Blackwell, 1986.

* * *

Анна А. Зализняк

(Институт языкознания РАН, Москва)

ПОНИМАНИЕ КАК ИНТЕРДИСЦИПЛИНАРНАЯ ПРОБЛЕМА*

Счастье – это когда тебя понимают

Понимание, очевидно, является в нашей культуре одной из важнейших экзистенциальных ценностей.

Проблема понимания не просто находится на пересечении интересов нескольких гуманитарных дисциплин (как минимум: лингвистики, поэтики, психологии, культурологии – не говоря про теорию межкультурной коммуникации и другие более частные дисциплины), но почти для всех перечисленных областей знания она представляет собой одну из ключевых проблем.

Существует несколько типов понимания – в зависимости от того, какие элементы ситуации понимания выходят на первый план.

Элементы ситуации понимания: Лицо 1; Лицо 2; Фрагмент мира; Текст (или семиотическая система, позволяющая создать этот текст, т.е. язык). Лицо 1 всегда является субъектом понимания; в качестве объекта может выступать один из трех остальных участников.

Соответственно, выделяются по крайней мере следующие три типа понимания:

1. Понимание другого человека. Здесь объектом понимания является Лицо 2; в качестве факультативного здесь может присутствовать участник Текст.

Примеры:

А души моей, Ваня, ты так и не понял;

Они понимают друг друга без слов (с полуслова);

Вообрази: я здесь одна, /Никто меня не понимает,/ Рассудок мой изнемогает,/ И молча гибнуть я должна (Пушкин)

Понимание этого типа непосредственно связано с отношением к данному человеку, т.е. оно сближается с чувством; cр. характерное для этого значения сочетание чувство понимания:

От общих воспоминаний, разговоров, обмена мнениями возникло чувство понимания, и мы продолжили знакомство [ruscorpora]

Понимание в этом смысле очень близко к сочувствию: я тебя не понимаю означает, что я тебе не сочувствую, не разделяю твоих чувств (Я не понимаю, как ты можешь с этим мириться; не понимаю ее привязанности к этому человеку и т.п. ). Ср. также выражения типа понять значит простить; я отказываюсь понимать.

Вариантом этого типа понимания является понимание между группами лиц – социальных, этнических; сюда относится также проблема понимания в межкультурной коммуникации, непонимание, вызванное различием картин мира, в том числе – языковых картин мира.

2. Понимание некоторого положения дел в мире (каково оно = знание + почему дело обстоит так, а не иначе). Здесь объектом понимания является Фрагмент мира.

Я не понимаю, что там у них происходит [= у меня недостаточно знания и/или нет объяснения, т.е. не устанавливаются причинно-следственные связи: не понимаю @ не знаю, почему]

Этот тип понимания сближается со знанием. Для этого типа понимания характерно употребления глагола понимать с косвенным вопросом:

Теперь я понимаю, откуда он это знает (что ты имеешь в виду)

Я не понимаю, куда могли деться мои очки (где я оставил свой зонтик, зачем тебе это надо)

3. Понимание текста, или собственно понимание, т.е. обретение смысла. Это – прототипический случай понимания, что следует, в частности, из характера языковой концептуализации понимания (этимология, фразеология, метафорика). Как известно, в индоевропейских языках имеется несколько метафор для понимания. среди которых ведущей является метафора, конструирующая концепт понимания из идеи ‘догонять’, ‘ловить’, ‘хватать’, (русск. понять, схватывать, уловить, русск. разговорное он не догоняет, франц. comprendre, saisir, итал. capire, нем. begreifen, англ. to catch, to capture, to get и т.д.). “Преследуемый объект” во всех этих случаях – это смысл. Именно слово со значением ‘смысл’ составляет вторую часть словосочетания, послужившего основой для переносного значения ‘понять’: понять – это значит ‘схватить (догнать, поймать, получить и т.д.) смысл’.

Следует различать два типа понимания текста: 1) понимание художественного текста (включая сюда языковую игру в устной речи, т.е. все случаи использования языка в поэтической функции) и 2) понимание в бытовой коммуникации. Механизм понимания, по-видимому, один и тот же – это антиципация, т.е. формирование предположения на основе неполной информации и последующая его верификация. Однако между пониманием художественного текста и текста бытовой коммуникации имеется то принципиальное различие, что если художественный текст ингерентно многозначен (несет в себе множество смыслов), то текст бытовой коммуникации имеет лишь одно правильное понимание (один смысл), все остальное является браком, коммуникативным провалом (ср. квазисинонимию выражений Ты меня не понял и Ты меня неправильно понял).

Вопрос о понимании художественного текста составляет отдельный сюжет, который я здесь вообще не буду затрагивать, ограничусь лишь ссылкой на Умберто Эко, одного из основных авторов идеи “opera aperta” (т.е. “открытости” художественного произведения всевозможным различным пониманиям). Дело в том, что эта его идея имела столь ревностных сторонников, что начиная с какого-то момента он стал в публичных выступлениях специально оговаривать, что все же не следует думать, что любой текст может выражать любой смысл.

Что же касается понимания в бытовой коммуникации, то я хочу обратить внимание на один его аспект, а именно на его поразительную неалгоритмичность: количество фоновых знаний, необходимых для адекватного декодирования реплики диалога в бытовой коммуникации, в силу необходимости поиска единственно правильного решения (включая сюда дешифровку “передаваемого смысла” по Грайсу, который как раз в бытовом диалоге бывает трудно отличим от прямого смысла), может оказаться даже больше, чем в случае понимания художественного текста.

* * *

Е.Н. Зарецкая

(Академия народного хозяйства при Правительстве РФ)

Мотивация ритуального речевого поступка

Внутренняя психологическая установка социального поведения человека представляется как проекция страха перед одиночеством, основная опасность которого заключается в невозможности личностной самоидентификации индивида. Рассматривается палитра ритуальных речевых поступков внутри одной культуры. Процесс десемантизации ритуальных текстов признается в них базовым.

* * *

Е.А. Зварыкина

(Дальневосточный государственный технический университет)

КОММУНИКАЦИЯ КАК НОРМАТИВНАЯ СИСТЕМА

Механизм коммуникации в самом общем виде выглядит как передача информации от коммуникатора по определенному каналу к рецепиенту, сопровождающаяся процессами кодирования и декодирования, и предполагающая обратную связь. В этом процессе могут присутствовать шумы, связанные с использованием технических средств передачи информации, а также коммуникативные барьеры, обусловленные правилами кодирования и декодирования информации.

В интеракционистской трактовке “результат коммуникации – это не просто изменение установок или поведения под влиянием внешних стимулов, но достижении определенной степени согласия” [4. С.123], которое укрепляется благодаря непрерывному взаимообмену суждениями относительно окружающего мира на основе социальных норм.

В ситуации взаимодействия, на основе согласия вырабатывается целая система норм, регламентирующих различные сферы деятельности людей в обществе (правовые, политические, экономические, религиозные, этические, эстетические, культурны) и актуализирующихся в коммуникации через вербальные и невербальные средства, также организованные в соответствии с определенными правилами, собственно коммуникативными нормами (семиотические, лингвистические и паралингвистические [1. С.134]. На каждом из этих уровней актуализируются также стратификационные (зависящие от статуса, ролей, пола, возраста коммуникантов) и ситуативные (зависящие от конкретных обстоятельств коммуникации) нормы.

Однако достижение понимания в ходе нормативного функционирования коммуникации зависит от контекста и, следовательно, интерпретации коммуникации, которая продуцирует постоянный риск несогласия. Понимание будет достигнуто только тогда, когда в коммуникативном процессе будут исключены все мотивы, кроме готовности к рационально обоснованному соглашению; а также любые суждения относительно справедливости определенных норм. Требуется, чтобы согласие достигалось в результате аргументации, а не принуждения. Только в этом случае коммуникативный дискурс есть критерий определения истинности достигнутого соглашения. Причем истинность соглашения определяется не в отношении участников дискурса, а объективно, то есть в отношении ко всем потенциальным участникам, и не зависит от контекста.

Подобный механизм коммуникации раскрывается в универсально-прагматической теории Ю. Хабермаса. Истинная коммуникация создается в некой “идеальной речевой ситуации” [3. С.188]. Утверждая, что коммуникативный процесс рационален, “разумен” и исходя из необходимости априорного признания автономии и свободы участников коммуникации как основных принципов “идеальной речевой ситуации”, Ю. Хабермас усматривает возможность реализации коммуникации только в условиях четко выверенной дискурсной процедуры с ее требованиями понятности (семантический аспект), истинности (норморегулирующий аспект), правдивости (внутренней идентичности с высказыванием и требованием общепринятой нормы). Соблюдение этих норм задает ситуацию институционализированного “идеального коммуникативного сообщества” (К.-О. Апель), в рамках которого становится возможным конструирование универсальных ценностей (смыслов) и достижение целостности его участников.

Выявляя возможности успешной коммуникации, Хабермас указывает на то, что коммуникативное действие вплетено в жизненный мир, обладающий потенциалом абсорбции риска несогласия через обращения индивидов к существующим схемам толкования (нормам), которые он включает в себя. У Хабермаса понятие “жизненный мир” комплиментарно понятию коммуникативного действия, т.к. философ видит в наличии дорефлексивно-нетематического знания, сопровождающего процессы понимания (однако, не тематизированного в ходе коммуникации) предпосылку для успешного коммуникативного действия. Т.е. структуры жизненного мира устанавливают формы интерсубъективности возможного понимания. Им участники коммуникации обязаны метапозиции по отношению к содержанию внутреннего мира – той трансцедентной сфере, в которой встречаются говорящий и слушатель и в которой они свободны в выражении собственных претензий на релевантность миру, и где есть возможность взаимопонимания.

Трансцендентально-прагматическая теория Апеля, оппонирующая взглядам Хабермаса в вопросе окончательного обоснования норм коммуникации исходит из того, что в жизненном мире потенциально заложены самые различные тенденции и требуют оценки, критерии которой должны браться из сферы должного. Сфера должного у Апеля реализуется в историческом процессе, в ходе воплощения черт идеального коммуникативного сообщества в реальном коммуникативном сообществе. Идеальное коммуникативное сообщество Апеля и выполняет функцию трансцендентального условия истинности высказывания в реальном коммуникативном сообществе, а также функцию идеала, который необходимо реализовывать в социальной практике [2. С. 5].

Однако по мнению Хабермаса такая интерпретация несет в себе опасность “фундаментализма”, поскольку нормативные требования предъявляемые к речевому действию в различных социокультурных жизненных мирах различаются в зависимости от конкретного набора образцов интерпретации и того или иного жизненного мира, потому как в том или ином жизненном мире различаются соотношения языковой реальности с неязыковой, со структурными компонентами жизненного мира: культурой, обществом и личностью. Следовательно, трансценденталистское понимание мира приводит к формулировке критериев нормативности, недостаточных с точки зрения Хабермаса [2. С. 8].

Таким образом, коммуникация – динамичная нормативная система, включающая в себя в качестве подсистем взаимосвязанные группы норм, регламентирующих коммуникативное поведение в зависимости от ситуативных и функциональных факторов коммуникации. Единственным и достаточным источником этих норм являются ресурсы жизненного мира, содержащие в себе потенциал рациональности. Совокупность процессов рационализации в соответствии с формально-прагматическими требованиями позволяет приблизиться к “идеальной ситуации разговора” – функциональным аналогом понятия идеального коммуникативного сообщества, в котором и возможно достижение понимания, согласия, реализация целостности его участников.

Литература:

1. Конецкая В.П. Социология коммуникации – М., 1997. – 304 с.

2. Назарчук А.В. Философские доктрины Ю. Хабермаса и К.-О. Апеля (попытка сопоставления в контексте лингвистического поворота в современной немецкой философии) / Русский филологический вестник. – 1998, – №5.

3. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. – М.: “Наука”, 1992, – 245с.

4. Шибутани Т. Социальная психология. – Ростов-на-Дону: “Феникс”, 1998. – 544 с.

* * *

М.Б. Игнатьев, А.В. Никитин

(Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения)

ЛИНГВО-КОМБИНАТОРНОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ И НЕВЕРБАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ В ПРОЦЕССЕ ПОНИМАНИЯ НА ПРИМЕРЕ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА ИНОСТРАНЦАМИ

В процессе коммуникации используется вербальная и невербальная информация. Только умелое использование всех видов информации позволяет улучшить понимание. При этом возникает главный вопрос – что такое понимание? Понимание проявляется в адекватном поведении, в деятельности.

В диалоге понимание приводит к уменьшению неопределенности.

1. Если говорить о понимании на уровне естественного языка, то его структура такова, что мы обозначаем слова, а смысл подразумеваем. Этим объясняются большие трудности при компьютеризации лингвистической деятельности.

В рамках лингво-комбинаторного моделирования предлагается следующий подход. Если, например, мы имеем фразу

WORD1 + WORD2 + WORD3 ( 1 )

В этой фразе мы обозначаем слова и только подразумеваем смысл слов. Смысл в сложившейся структуре естественного языка не обозначается. Предлагается ввести понятие смысла в следующей форме

(WORD1)*(SENSE1) + (WORD2)*(SENSE2)+(WORD3)*(SENSE3) = 0 ( 2 )

Будем обозначать слова как Аi от английского Appearance, а смыслы – как Еi от английского Essence. Тогда уравнение (2) может быть представлено как

A1*E1 + A2*E2 + A 3*E3 = 0 ( 3 )

Уравнения (2) и (3) являются моделями фразы (1). Эта модель является алгебраическим кольцом и мы можем разрешить уравнение (3) либо относительно Аi либо относительно Еi путем введения третьей группы переменных – произвольных коэффициентов Us [1, 2, 3]

A1 = U1*E2 + U2*E3

A2 = – U1*E1 + U3*E3 (4)

A3 = – U2*E1 – U3*E2

или

E1 = U1*A2 + U2*A3

E2 = – U1*A1 + U3*A3 ( 5 )

E3 = – U2*A1 – U3*A2

где U1, U2, U3 – произвольные коэффициенты, которые можно использовать для решения различных задач на многообразии (3). В общем случае, если имеем n переменных и m многообразий, ограничений, то число произвольных коэффициентов S будет равно числу сочетаний из n по m+1 [1], cм. таблицу 1,

S = C_n ^m+1 n > m ( 6 )

Число произвольных коэффициентов является мерой неопределенности и адаптивности. Лингво-комбинаторное моделирование включает все комбинации и все варианты решений и является полезным эвристическим приемом при изучении плохо формализованных систем [1, 2, 3, 5] и решении проблем понимания.

В докладе на основе лингво-комбинаторной модели рассматривается диалог двух субъектов. Вербальная деятельность первого субъекта характеризуется n1 различных слов, связанных m1 фраз типа (1), в его текстах будет содержаться S1 произвольных коэффициентов, а вербальная деятельность второго субъекта диалога характеризуется n2 различных слов, связанных m2 фраз типа (1), в его текстах будет содержаться S2 произвольных коэффициентов

S1 = C_n1^m1+1 S2_n2^m2+1 = C ( 7 )

Диалог характеризуется наложением общих ограничений mcol

Scol = C_n1+n2 ^{m1+m2+mcol +1} ( 8 )

При этом в зависимости от конкретных параметров может быть Scol > S1 + S2, когда диалог приводит к росту неопределенности и уменьшению понимания, а может быть Scol < S1 + S2, когда неопределенность в диалоге меньше суммы неопределенностей исходных систем и диалог приводит к росту понимания.

2. Коммуникация включает обмен невербальной информацией. Компьютер для этого предоставляет большие возможности на основе интеркативной трехмерной графики, которая позволяет создавать реалистичные объекты и аватаров, похожих на людей [4]. Нами разработана система невербальной поддержки при изучении иностранных языков (немецкого, русского и др.), когда вербальный диалог сопровождается демонстрацией анимированных аватаров, действующих в среде, соответствующей диалогу. В докладе будет продемонстрирована система невербальной поддержки, которая приводит к росту понимания при изучении иностранных языков.

Литература:

1. Игнатьев M.Б. “Голономные автоматические системы” М – Л, изд. АН СССР, 1963.

2. Ignatyev M. B. “Linguo-combinatorial method for complex systems simulation” Proceedings of the 6^th World Multiconference on Systemics, Cybernetics and Informatics, vol. XI, Computer science II, Orlando, USA, 2002, p.224-227.

3. Ignatyev M. B., Pinigin G. I. “Linguo-combinatorial simulation of universe” XXV General Assembly of International Astronomical Union, Sydney, Australia, 2003 www.astronomy2003.com

4. V.Alekseeva, O.Minina, M.Ignatyev, A.A.Nikitin, A.V.Nikitin “Experimental interactive virtual environment with immersing and its using in area of electronic culture” WISTCIS OUTLOOK Conference “Information society” Moskow, 2003.

5. М.Б.Игнатьев “Лингво-комбинаторное моделирование плохо формализованных систем” журнал “Информационно-управляющие системы” №6, 2003, стр.34-37.

TAБЛИЦА 1

M n\	1	2	3	4	5	6	7	8
2 3 4 5 6 7 8 9	1 3 6 10 15 21 28 36	1 4 10 20 35 56 84	1 5 15 35 70 126	1 6 21 56 126	1 7 28 84	1 8 36	1 9	1

* * *

С.В. Ионова

(кафедра языкознания Волгоградского государственного педагогического университета)

Понимание текста как смысловая трансформация

Данная статья посвящена выявлению разных степеней приблизительности понимания исходного сообщения на основе анализа смысловых трансформаций, осуществляемых реципиентами в процессе построения ими вторичных текстов.

В тексте как произведении человеческой деятельности (текстовой, познавательной, эмоциональной, коммуникативной), опосредованной знаками языка и возможностями текстопорождения, существенными являются факты как семантической, так и прагматической аппроксимации. С одной стороны, установка на полезность информации ведет к необходимости актуализации некоторой части отраженного знания в ущерб другой его части. С другой стороны, автор текста всегда предстает как носитель своего особого сознания, субъективно-эмоционального видения и восприятия мира. Уже в процессе порождения текста проявляется двойственность авторского мировосприятия и способов его вербализации – динамическое единство научной, обобщенно-объективной и наивной, субъективно-эмоциональной картин мира. Эмоционально-рациональные механизмы обработки знаний естественным образом находят отражение в принципах построения текстовых фрагментов. Выявление способов динамического взаимодействия разных стратегий текстопостоения является сегодня одним из перспективных исследований в современном языкознании.

Наиболее наглядно значение субъективно-эмоциональной составляющей процесса понимания сообщения демонстрируют механизмы текстообразования, выявленные в ходе анализа особенностей трансформации первичного содержания при построения вторичных текстов. Вторичный текст представляется удобной экспериментальной площадкой, позволяющей в исследовательских целях абстрагироваться от ряда условий, сопровождающих перевод реального события в текстовое событие в первичном тексте, и сосредоточить внимание на предмете рассмотрения – степенях аппроксимации представления заданного содержания.

Мы исходим из того, что в основе модели формирования текста лежит ряд факторов: рациональная / эмоциональная программа развертывания содержания, жанровая форма будущего текста, поверхностная структура (языковое воплощение) текста.

Первый их названных факторов позволяет учесть разнообразные компоненты концептуального устройства текста, второй – его речевое существование, третий – языковую репрезентацию. Каждый из заданных факторов потенциально вариативен.

На языковом уровне вариативность проявляется в выборе синтаксических моделей, лексического наполнения, морфологического оформления. Известно, что эмотивные элементы, свойственные коду всех развитых языков, дают возможность выражать не только универсальное, логическое, но субъективное. личностное представление о мире.

На речевом (коммуникативной) уровне вариативность обусловлена возможностью перехода потенциального текста в иные жанровые формы.

На концептуальном уровне – в возможности актуализации разных элементов (слоев) концепта (в том числе образно-эмоциональный и субъективно оценочный) или выбора рационально-логическое / эмоциональной программы развертывания содержания.

На каждом из уровней глубины текста, по нашим данным, существуют свои механизмы точности / апроксиматичности воспроизведения материала, иначе – разные степени аппроксимации текста. Аппроксимацию поверхностного, языкового уровня мы называем редактурой. Вторичные тексты, в основе которых лежит такая операция, назовем текстами-редактурами (в широком понимании слова). К ним относятся разнообразные формы изложения содержания текста, пересказ. Аппроксимация речевого (коммуникативного) уровня текста обозначим как трансформацию, поскольку на этом уровне происходит более глубокое вторжение в пространство текста и изменение его устройства. Вторичные тексты, основанные на таком виде операций, назовем текстами-трансформами, к ним отнесем реферат, аннотацию, анонс, комментарий, сценарий. Концептуальный уровень дает самую большую степень аппроксимации содержания. Она объективна и выражается в избирательности воспроизведения компонентов концептуального содержания текста, в возможности свертывания, развертывания и усложнения первичной содержательной структуры. Поскольку эти операции чаще всего основываются на замене и, шире, на подмене содержательных компонентов, то такой тип аппроксимации мы называем сублимацией, а вторичные тексты, основанные на данном механизме текстовых преобразований, – текстами-сублиматами (манипулятивные тексты, абреже публицистических текстов, цензурированные тексты).

Вторичное текстообразование сохраняет все особенности первичного текстопостроения: в результате этой деятельности появляется речевое произведение, имеющее все основные качества текста (цельность, связность, завершенность), специфика его состоит в особенностях референции. Это дает основание утверждать, что основные механизмы трансформаций исходного содержания, выявленные при исследовании вторичных текстов, могут служить основанием для изучения процессов понимания сообщения и способов его трансляции в соответствии с разными коммуникативными задачами автора.

* * *

Б.Л. Иомдин

(Институт русского языка РАН, Москва)

ЛЕКСИКА ПОНИМАНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ: ОТ ГЛАГОЛОВ ДО МЕЖДОМЕТИЙ

Лексика, служащая для описания понимания, в русском языке необычайно разнообразна и во многом метафорична. Для многих лексем несомненна связь с эмоциями. Четкое разделение на блоки (такие, как рациональное и иррациональное понимание), ряды синонимов и отдельные лексемы размывается по мере движения от ядра этого лексического класса к периферии и от знаменательных слов к служебным.

Лексика, служащая для описания понимания, в русском языке необычайно разнообразна. Полное описание этой лексики позволит определить место понимания среди других элементов мышления и внутреннего мира человека в целом, как они представлены в русской языковой картине мира. Описание сходств и различий между элементами данного лексического пласта позволит выделить различительные семантические признаки, которые могут быть использованы при описании всей лексики мышления.

Структура значений русского глагола понимать, прототипического представителя лексики рационального понимания, представляется достаточно четко и логично устроенной. У этого глагола выделяется два блока значений – активный и путативный, – характеризующиеся различиями в моделях управления, сочетаемостных, просодических и прагматических свойствах. В основе толкований лексем первого блока (которые можно представить следующими примерами: Понимаю, что ты прав; Мы оба понимали необходимость нашей встречи; Он понимает мои слова; понимать по-немецки; хорошо понимать в военном деле) лежит предикат ЗНАТЬ, а лексем второго блока (которые можно представить следующими примерами: Вы не так поняли мой жест; Лингвисты понимают язык по-разному; Под X-ом автор понимает искомую величину) – предикат СЧИТАТЬ.

Когда от рационального понимания мы переходим к пониманию иррациональному (представленного в первую очередь такими лексемами, как осенить, озарить, угадать, открыться (кому-л.), чутье, интуиция, наитие, вдохновение и др.), степень четкости начинает снижаться. В одних лексемах на первый план выходит компонент внезапности и неожиданности понимания, в других – идея выбора, когда субъект, часто необъяснимым образом, понимает, какая именно из множества возможных ситуаций имеет или будет иметь место; в третьих – способность человека мгновенно понимать что-либо без обращения к фактам и без использования логики.

Большой интерес также представляют особые междометия и восклицания, сопровождающие мыслительный процесс, сигнализирующие о его успешности и одновременно выражающие определенные эмоции (ср. А! О! Э! Ага! Эге! Есть! Готово! Вот оно что! и т.п.). Оказывается, что употребление даже таких “мелких слов” прекрасно подтверждает отмечавшуюся ранее тесную взаимосвязь и спаянность различных областей ментальной сферы, в том числе знания, понимания, логических рассуждений, творчества и памяти, а также ее пересечение со сферой эмоций.

При описании русской лексики, связанной с пониманием, релевантными оказываются следующие важные смысловые оппозиции: (1) фактивность VS. путативность, (2) рациональность VS. иррациональность, (3) наличие VS. отсутствие основания для понимания, (4) контролируемость VS. неконтролируемость, (5) градуируемость VS. целостность понимания. Кроме того, во многих лексемах очень значим образный компонент: в русском языке представлено несколько типов продуктивных метафор понимания. Сложные концепты, отражающие различные стороны функционирования интеллекта человека, выражаются языком через посредство более простых физических понятий (таких, как движение, обретение, зрительное восприятие и свет).

Наконец, интересно проследить, как четкое разделение на лексемы в соответствии с тем, какой элемент ментальной сферы человека они описывают, размывается по мере движения от ядра этого лексического класса к периферии и от знаменательных слов к служебным. Так, в случае междометий можно говорить лишь о разных употреблениях, характерных для разных прагматических ситуаций и коррелированных с различными просодиями.

* * *

О.А. Казакевич

(НИВЦ МГУ)

Взаимодействие языков и культур в контактных зонах: проблема взаимопонимания и понимания стороннего наблюдателя

На примере языков и культур автохтонного населения севера таежной зоны Западной и Центральной Сибири в докладе предполагается рассмотреть, с одной стороны, проблему взаимопонимания контактирующих народов, стандартным решением которой некогда являлось распространение в контактных зонах многоязычия, с другой стороны, проблему понимания автохтонной культуры сторонним наблюдателем (например, этнографом) и роль языка в этом понимании.

Практически весь север таежной зоны Западной и Центральной Сибири (бассейны Пура, Таза и Среднего Енисея) издавна являлся территорией интенсивных контактов разноплеменного населения – манси, хантов, лесных ненцев, селькупов, кетов, эвенков. В результате традиционная материальная культура этих народов имеет много общих черт, а их фольклор – большое количество общих сюжетов. Множество пересечений в фольклорной традиции, безусловно, свидетельствуют о высокой степени взаимопонимания, существовавшей между соседями. Еще сегодня иногда удается проследить пути заимствований не только отдельных сюжетов, но целых циклов, однако в ряде случаев уже практически невозможно определить, в какую сторону было произведено заимствование, если таковое вообще имело место. До прихода в регион русских контактировавшие языки и культуры имели одинаковую «весовую категорию»: в контактных зонах было распространено двуязычие, а иногда и многоязычие. Доминирование того или иного языка на ограниченной территории определялось узко локальной ситуацией.

Русские стали проникать в эти места в начале XVII века, но особенно интенсивные контакты с русскими и другим пришлым русскоязычным населением начались с середины XX века, и именно эти контакты стали сегодня определяющими в судьбе всех автохтонных языков и культур региона. Сегодня русским языком владеют все жители региона, а для всех кетских, многих селькупских, хантыйских, мансийских, эвенкийских и некоторых ненецких детей, а также для части взрослых это единственный язык, которым они владеют. В сравнении с языками автохтонного населения русский язык имеет иную «весовую категорию»: это и государственный язык, и язык межэтнического общения на территории огромной страны, и язык, на котором можно получить образование. Если воспользоваться терминологией Пьера Бурдье [Bourdieu 1978], то нельзя не отметить, что на рынке жизни русский язык является куда как более ликвидным товаром, чем тот же селькупский, эвенкийский, ненецкий или кетский. В этой ситуации есть, однако, некий парадокс: автохтонному населению, владеющему русским языком, оказывается легче понять культуру пришельцев (тем более, именно этот язык и эта культура преподаются в школе), чем не владеющим автохтонными языками русскоязычным пришельцам культуру аборигенного населения, а ведь по большому счету понимающий всегда в выигрыше.

Теперь о сторонних наблюдателях, которые стараются понять неизвестную им культуру. Позволю себе привести пример почти двухвековой давности. В 1833 г. в казанском журнале «Заволжский муравей» появилась статья под названием «Бродящие народы Туруханского края». Собственно, это были выдержки из отчета, составленного неким полковником Масловым. Автор, по долгу службы проведший в крае немало времени, весьма эмоционально описывает природу и обитателей отдаленного уголка империи, в которую его забросила судьба, выказывая при этом живость ума, наблюдательность и искренний интерес к происходящей вокруг него непривычной жизни. На первый взгляд, окружающие его люди (остяки, самоядь, тунгусы) так же дики, как и окружающая их природа, не имеют никакого представления о божественном и не отправляют никакого культа: «Племена, занимающие ныне сии места, погружены в глубочайшее невежество; у них нет никаких преданий, ни письменных, ни изустных; нет и признаков Богослужения; их страсти, мнения, образ жизни почти одинаковы» [Маслов 1833: 393]. Однако более пристальное рассмотрение, «дознание» с целью понять, чем жив человек в этом суровом и прекрасном крае, позволяет Этнографу (именно так, с большой буквы пишет это слово пытливый полковник) увидеть кое-что из того, что поначалу оставалось сокрытым. Предел пристальному взгляду полковника Маслова ставит его незнание местных языков.

После золотого века российской этнографии (середина XIX - первая половина XX века), когда каждый серьезный этнограф, работавший в Сибири или на дальнем Востоке, был еще и лингвистом, описывавшим язык изучавшейся им культуры, во второй половине XX века мы вернулись к ситуации полковника Маслова: этнографы стали работать без языка, что сильно ограничивает возможность понимания даже материальной культуры, не говоря уже о культуре духовной. Ведь именно в языке эта духовная культура и хранится, и именно посредством языка передается (пока передается).

Литература:

Маслов, г. полковник. Бродящие народы Туруханского края. Отрывок из статистических записок Енисейской губернии. Сообщено г. полковником // Заволжский муравей. Казань, 1833. NN 5 (275-291), 7 (392-415), 9 (506-529), 10 (562-575).

Bourdieu P. The economics of linguistic exchanges // Social sciences information. 1978. № 16 (6). * * *

Л.В. Калашникова

(Орловский государственный аграрный университет)

МЕТАФОРА – СРЕДСТВО ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Метафора является одним из наиболее продуктивных средств, с помощью которых происходит вербализация действительности. Метафора является универсальным способом познания и концептуализации действительного мира. Она успешно играет роль призмы, через которую человек совершает акт мировидения.

Дискурс – многоуровневая и многомерная система, на которую налагается сеть метафор. С когнитивной точки зрения метафоры формируют концептосферу модели мира, строящуюся на очень мощной, многоуровневой системе репрезентаций или когнитивных структур, осуществляющих базовые операции восприятия, обмена, актуализации, репрезентации, т. е. всего комплекса человеческого мироощущения. Разнообразие метафорических моделей позволяет говорить о разных аспектах нашего опыта. С когнитивной точки зрения познание метафорических моделей необходимо для интерпретации действительности.

Языковые метафоры строятся по определенным образцам: концептуальным метафорам или метафорическим моделям, действующим на бессознательном уровне [Lakoff, Johnson, 1980]. Их суть заключается не в словах, а в самом понимании объектов. В метафорах так же концептуализируются представления о человеке и мире его переживаний. Метафора живет на двух уровнях. Первый – это уровень языковой картины мира, под ним лежит уровень более глубокий, концептуальный – уровень модели мира, которая представляет собой определенным образом организованные знания о мире, свойственные когнитивной системе или ее модели. С одной стороны, в модель мира входят общие знания о мире, которые можно считать “объективными”. Речь идет о простых пропозициях, специальных фактах или правилах продукций. С другой стороны, в модели мира присутствуют и знания другого типа, условно называемые “субъективными”. Это – ценности и их иерархии, семантические конструкты типа “норма”, “каузирование” и другие когнитивные структуры, обобщающие опыт индивида и социума.

Эти когнитивные структуры существуют на так называемом базовом уровне категоризации. В своей каждодневной жизни человек руководствуется подвижными, гибкими и простыми естественными категориями, сформированными на “среднем” уровне абстракции. В концептах и названиях этого уровня обычно соединяются перцептуальные и функциональные характеристики объектов, т. е. сам уровень обладает не только лингвистической, но и когнитивной значимостью. “Категоризация связана с членением внешнего и внутреннего мира человека в соответствии с сущностными характеристиками его функционирования и бытия” [Кубрякова, Демьянков, Панкрац, Лузина, 1996]. Образование категорий связано с формированием когнитивных концептов и их устойчивых объединений. Это стандартный путь переработки поступающей информации.

Воспринимаемые вещи приобретают свое значение в силу принадлежности к какому-то общему классу. Восприятие – это активный процесс, предполагающий акт категоризации. Метафоризация значения слова – способ его категоризации. Сам язык не позволяет передавать сообщения иначе, чем в терминах категорий. Однако если категоризация процесс бессознательный и неизбежный, то откуда же берутся сами категории? Можно предположить, что некоторые категории врождены, а не являются результатом обучения. Мир представляется нам как некоторое сложное сообщение, которое все же можно понять. Следствие категоризации – своеобразный рецепт, побуждение к определенным действиям. Еще одной характерной чертой восприятия является то, что оно в большей или меньшей мере соответствует действительности.

Соответствие действительности достигается не столько за счет простой функции “представления мира”, сколько за счет того, что называют “построением модели” мира. Таким образом, при обучении восприятию происходит усвоение отношений, существующих между наблюдаемыми свойствами объектов и событиями, а так же овладение системой категорий, используемых для предсказания взаимосвязанных событий и проверки этих предсказаний.

Согласно теории семантических примитивов, истоки которой еще в аристотелевской традиции, значение нельзя описать, не пользуясь некоторым набором элементарных смыслов. Иными словами в основе всех языков лежат изоморфные множества семантических элементов – врожденных фундаментальных концептов, что не противоречит мысли об уникальности и специфичности семантических систем языков. Это достигается за счет разности воплощения этих концептов, и за счет того, что они могут по-разному группироваться. Сетка концептов представляет собой условие “смысловой готовности”, имеющее избирательный характер. Они предшествуют языку, существуя в форме протоязыковых репрезентаций, являются условием “вступления в язык”, и полностью реализуются в языке как орудии культуры. Такие универсалии выступают как образы, создающие вокруг себя метафорическое поле.

Необходимость создания устойчивых метафор языка диктуется потребностями коммуникации. Ведь пока описание какой-либо ситуации, представления, стереотипа и т. д. не превратилось в знак, оно не может быть понято однозначно всеми членами языкового коллектива. Метафоры играют роль своеобразных формул, аксиом. И, несмотря на существование большего количества “общих сюжетов”, в каждом языке имеется набор уникальных, присущих только ему языковых средств для выражения представлений о мире, человеке и реальности.

Метафоры – проявление параллели логики формальной и принадлежат логике воображения, создающей целостный образ мира. Соотношение этих двух логик можно представить как соотношение “мысли-частицы” – формальная логика все выстраивает как бы из кирпичиков, и “мысли-волны”, “мысли-поля”, оперируя сцеплением ассоциаций.

Метафора представляет собой новеллистический способ репрезентации чего-либо. Целью метафор является инициация сознательного либо подсознательного возвращения в недра своей модели мира с целью прочувствования опыта. Метафора является одним из наиболее продуктивных средств, с помощью которых происходит вербализация действительности.

Нарушая концептуальные границы таксономий, метафора подмечает то, что могло бы остаться незамеченным. В метафоре сосуществуют универсальность и специфичность, так как, с одной стороны, она является орудием мышления и познания, а с другой – основана на национально-культурном мировидении, отражающем как фундаментальные культурные ценности, так и согласованные с ними в пределах определенной субкультуры индивидуальные системы ценностей [Телия, 1988, Гак, 1988].

Литература:

Гак В.Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора в языке и тексте. М.: Наука, 1988.

Кубрякова Е.С., Демьянков B.C., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.

Телия В.Н. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. М.: Наука, 1988.

Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago Press, 1980. – 231 p.

* * *

И.М. Кобозева

(МГУ, Москва)

ПОНИМАНИЕ НАМЕКОВ

В Кобозева, Лауфер 1988 был рассмотрен выделенный в обыденном языковом сознании подкласс высказываний, смысл которых не сводится к актуализации языкового значения употребленного предложения, — намеки. В указанной работе намеки анализировалось с позиции говорящего, в ней было дано определение намекания, указаны основные мотивы, побуждающие говорящего прибегнуть к намеку, и выявлены шесть основных способов (стратегий) намекания: 1) через неопределенность, 2) через посылку, 3) через дополнительность, 4) через апелляцию к интересам, 5) через двусмысленность, 6) через иносказание.

В данном докладе намеки рассматриваются с позиции адресата и выявляются основные механизмы, которые участвуют в процессе понимания намеков, построенных с применением различных языковых техник. Главенствующую роль в понимании намеков, как и других непрямых способов коммуникации, играют принципы и правила речевого взаимодействия типа известных максим Грайса или правил вежливости Лича, а также аксиомы естественной логики. Но при “вычислении” смысла намеков, построенных с применением разных техник, меняется не только состав привлекаемых правил общения, но и состав привлекаемых фоновых знаний других типов .

Рассматриваются способы понимания намеков, содержащихся в высказываниях следующих типов:

1. Вневременные высказывания (До чего же люди неблагодарны!)

2. Высказывания с неопределенными дескрипциями (Кто-то слишком много ест).

3. Высказывания о произошедших изменениях (Ты стала такой черствой)

4. Высказывания с невосстановимыми из вербального контекста опущениями (Петя с Галкой…ну, в общем, сами понимаете).

5. “Невысказанные высказывания” ( Я тебя люблю. — Ты очень хороший. Давай останемся друзьями)

6. Некатегорические высказывания (Я, возможно, на следующей неделе уеду в командировку)

7. Высказывания, нарушающие внутритекстовые ожидания. (Правда, она умная? — Одни сериалы смотрит по телевизору.)

8. Высказывания о подмножестве релевантного множества (Мы не примем делегацию с членами такого ранга)

9. Высказывания, сообщающие информацию, затрагивающую интересы адресата (Вам очень полезен свежий воздух)

10. Неоднозначные высказывания (Проголосуйте за меня)

11. Выказывания, содержащие прецедентный текст (Вихри враждебные веют над ВАЗом)

Литература:

Грайс Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16. С. 217—237.

Кобозева И. М., Лауфер Н. И. Об одном способе косвенного информирования. – Известия АН СССР. Сер. лит. и яз., 1988, N5, 462-470.

Leech G. Principles of Pragmatics. London: Longman, 1983. * * *

Е.Б. Козеренко

(Институт проблем информатики РАН, Москва)

Сопоставление и обобщение в понимании иноязычных структур

В докладе обсуждается работа механизмов сопоставления и обобщения в процессе понимания структур иностранного языка (на примере языковой пары русский – английский). Рассматриваются три вида коммуникации: обучение иностранному языку, перевод, взаимодействие с вычислительной системой при построении компьютерной модели естественного языка.

Понимание языковых структур – основа осмысленной коммуникации, и важными механизмами, обеспечивающими распознавание, интерпретацию и, в конечном итоге, понимание этих структур, являются сопоставление и обобщение. Работа механизмов сопоставления и обобщения в процессе языковой деятельности имеет много сходных черт в таких видах профессиональной коммуникации как обучение языку, перевод, моделирование естественного языка в компьютерных системах.

При обучении иностранному языку возникает лингводидактическая проблема: как научить пониманию языковых структур на уровне глубинного смысла с тем, чтобы обучаемые могли выявлять и использовать средства синтактико-семантической синонимии в родном и иностранном языках (в данном случае русском и английском). При этом работа механизма сопоставления приводит к обобщению языковых структур в семантические категории. В качестве примеров рассматриваются некоторые формы аналитических времен английского языка, полипредикативные комплексы с причастными оборотами и такие конструкции как субъект с инфинитивом и объект с инфинитивом, традиционно представляющие трудности для русскоязычных обучаемых.

Для облегчения понимания смысла структур могут быть использованы различные эвристики, например вскрытие «внутренней формы» некоторой языковой структуры, сопоставление изосемичных средств родного и иностранного языков; при этом следует учитывать особенности работы двух базовых типов мышления (символьно-логического и образно-ассоциативного).

Деятельность переводчика основана на сформированной языковой компетенции, и при восприятии иноязычного текста, подлежащего переводу, речь может идти, скорее, о понимании как распознавании. Переводчик также использует эвристики, известные как «приемы перевода», и являющиеся результатом работы механизмов сопоставления и обобщения. Здесь следует отметить, что при подготовке к переводу наряду с аппаратом логико-семантического анализа языка, может быть задействована «автоматическая настройка» по контекстам, когда переводчик начитывает необходимое количество параллельных текстов из определенной предметной области.

Интересные выводы о работе механизмов сопоставления и обобщения предлагают современные исследования в области теории обучения и психологии: существует тесная связь между потребностью в экономии усилий и механизмом обобщения. В теории обучения признанным считается тот факт, что ребенок начинает с небольшой и очень общей грамматики, и постепенно ее расширяет. По мере расширения, эта грамматика постепенно становится все более мощным аппаратом кодирования информации. В данном случае термин «грамматика» употребляется в значении «синтактико-семантическая структура».

Также представляется весьма правдоподобным, что когнитивные системы человека обусловлены принципами эффективности. В этом плане частота повторения образцов имеет большое значение: в ассоциативной психологии (психологическая теория, утверждающая, что ассоциация является базовым принципом всей умственной деятельности) дается ясное теоретическое обоснование того, что частотность является очень важным параметром в обучении. Частотность определяет процесс сопоставления образцов, и обеспечивает возможность обобщения их в категории на основе структурного сходства и/или общности контекстов.

В то же время в теории оптимальности сделаны весьма существенные выводы относительно приоритетной роли строго упорядоченной и ранжированной грамматической архитектуры по отношению к какой-либо схеме установления численных весов. Так в работах Дж. Гримшоу теория оптимальности разрабатывается в контексте синтаксических исследований фразовых структур и способов представления и освоения лексической информации.

Механизмы формирования языковых навыков у человека как «естественного языкового процессора» всегда принимались в качестве проектной задачи при компьютерном моделировании естественно-языковых структур (в системах машинного перевода и автоматического извлечения знаний из текста). Однако здесь следует учитывать когнитивный разрыв между изобразительными возможностями естественных языков, - с одной стороны, и компьютерного языка двоичной логики, с другой стороны: все реалии естественного языка кодируются как состояния и переходы состояний вычислительного устройства. Таким образом, языковые символы – это комбинации состояний. Здесь уместно рассмотреть коммуникативную ситуацию лингвист – компьютер. Для преодоления когнитивного разрыва бывает полезно принять за исходную точку моделирования – язык вычислительной системы, т.е. «язык состояний». При этом знаки естественного языка следует разложить на параметры и возможные значения этих параметров. Поскольку процессы анализа и синтеза языковых структур кодируются как вычислительные процедуры, лингвист предлагает логическую схему разбора, которая может быть представлена в виде некоторой формальной грамматики. В современных системах такая грамматика дополняется механизмами машинного обучения.

* * *

Н.И. Колодина

(кафедра иностранных языков ТГТУ, Тамбов)

ПРОЦЕСС ВОСПРИЯТИЯ И ПОНИМАНИЯ КАК ПРОЦЕСС ИНТЕГРАЦИИ ЕДИНИЦ

Экспериментальные исследования показывают, что процесс восприятия и понимания начинается с выделения в воспринимаемом объекте или явлении отдельных единиц-признаков, которые являются основными и периферийными в построении того или иного мыслительного образа или явления. Процесс категоризации зависит только от основных единиц, поскольку активизированная основная единица из воспринятого мгновенно влечет за собой активизацию и интеграцию периферийных единиц, что позволяет индивиду осмысливать воспринятое как целостную мыслительную форму. Каждая мыслительная форма имеет свои собственные основные и периферийные единицы, изменение которых ведет либо к непониманию, либо к отнесению этой мыслительной формы к иному классу.

Эксперименты по визуальному восприятию объекта (изображение на листе бумаги) показывают, что основной единицей, влияющей на категоризацию, может быть отдельная линия, графический элемент, угол наклона, геометрическая форма. При этом геометрические формы обнаруживают ассоциативные связи в модусах восприятия цвета, запаха, тактильных ощущений. Осмысление любой геометрической формы в ракурсе “приятное/неприятное” позволяет говорить о шкале эмоций, связанной с когнитивными процессами восприятия.

Эксперименты по пониманию текста показывают, что такой основной единицей может быть любое лингвостилистическое средство (в том числе и название текста, прагматическая направленность и т. д.). При анализе понимания текста реципиентом учитывается статус последнего.

Необходимо отметить, что при условии отсутствия дополнительной информации в тексте, реципиент оперирует стереотипами.

Кроме того, проведенные исследования позволили сделать вывод, что мыслительные формы, которыми реципиент оперирует в спонтанном мыслительном процессе при рецепции текста, существенно отличаются от мыслительных форм, которыми реципиент оперирует в случае осмысления мыслительной формы, т.е. когда реципиент останавливает свое внимание на отдельных словах и выражениях.

Отличие состоит в том, что в спонтанном процессе рецепции текста формируются мыслительные формы, которые являются схемой предмета или явления. Для процесса понимания текста или предложения оперирование схематичными мыслительными формами вполне достаточно. И в том, и в другом случае мыслительная форма представляет собой упорядоченную комбинацию единиц знаний о предмете или явлении в рабочей памяти в процессе рецепции текста.

Эксперименты по исследованию коммуникации показывают, что основными единицами могут выступать одновременно несколько единиц, которые регистрируются через модусы восприятия (зрение, слух, обоняние, как вариант возможного – осязание). Процесс восприятия и понимания в коммуникации является сложным в силу того, что в этом процессе формируются и активизируются эмоции, как регуляторы поведения и категоризации.

* * *

Артемий Котов

(Институт лингвистики РГГУ, Москва)

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ СИТУАЦИИ И АВТОМАТИЧЕСКИЙ СИНТЕЗ ВЫСКАЗЫВАНИЙ

Доклад посвящен представлению лингвистической модели, разработанной для автоматической обработки и синтеза эмоциональных высказываний, а также обзору различных семантических (когнитивных) представлений, которые модель строит для денотативной ситуации при анализе текста. Общая схема синтеза/анализа эмоциональных текстов основывается на архитектуре когнитивных моделей CogAff (Cognition and Affect Project) [Sloman 2001], [CogAff], разработанной для моделирования эмоционального поведения – в частности, для использования при создании мобильных роботов, воспроизводящих эмоциональные реакции. Для целей анализа и синтеза текста модель дополнена инвентарём д‑сценариев (доминантных сценариев), позволяющих оценивать “эмоциональность” входящего текста и синтезировать эмоциональные тексты для заданных ситуаций [Котов 2003]. Так, данная модель склонна, с одной стороны, “поддаваться” воздействию высказываний типа Тебя все обманывают! (и активизировать д-сценарий ОБМАН), а с другой стороны, находясь в эмоциональном состоянии (активизировав тот или иной д-сценарий), сама может строить высказывания типа Нас все обманывают! При этом эмоциональные тексты формально отличаются от нейтральных особым набором семантических характеристик в используемых лексемах, например значением интенсивности вершинного предиката: Ср. Мама, куда ты засунула мой рюкзак? (эмоц.) и Мама, куда ты положила мой рюкзак? (нейтральн.) [Гловинская 2004].

В рамках данного исследования сделана попытка классифицировать с помощью предлагаемой модели высказывания, полученные в тесте Розенцвейга (исследование Ю. Кравченко, Институт психологии, РГГУ). Применение аппарата д-сценариев позволяет в значительной степени описать высказывания, предложенные испытуемыми в качестве ответов. Все высказывания могут быть подразделены на множество классов, причём для “эмоциональных классов” (то есть классов, высказывания в которых описываются д‑сценариями) возможно проведение обратной процедуры: для заданного класса с помощью правил предлагаемой лингвистической модели можно построить возможные высказывания испытуемого. Таким образом, автоматический синтез высказывания в конкретной эмоциональной ситуации включает: а) выбор класса высказывания (из описанного инвентаря) и б) синтез высказывания согласно правилам, определённым для выбранного класса.

Выбор того или иного класса ответного высказывания опирается на семантическое (когнитивное) представление, которое модель строит для исходной ситуации. При этом значительную роль играют три типа эффектов, связанных с пониманием и интерпретацией исходной ситуации: (а) способ сегментации ситуации, (б) ситуативные эффекты и (в) содержание памяти об эмоциональных ситуациях.

(а) Система может выделять в исходной ситуации различные сегменты и предлагать речевые реакции для различных сегментов. Так, мы можем представить некоторую ситуацию как ‘наши действия’ (в этом случае вариантом эмоциональной реакции будет высказывание Я всё делаю не так!), как ‘наши действия по отношению к другим’ (Я делаю всем плохо!), ‘действия других’ (Они всё делают как попало!), ‘действия других в отношении меня’ (Они меня обманывают! Они всё подстроили!) и т. д.

(б) То или иное представление объекта заставляет нас активизировать в сознании различные ситуации, связанные с этим объектом; наоборот – в различных ситуациях один и тот же объект представляется по-разному. Данное явление, описанное как ситуативные эффекты, играет важную роль при эмоциональной обработке текста [Yeh, Barsalou, in prep.].

(в) Мы можем активизировать эмоциональную обработку по отношению к пугающим нас ситуациям (ситуациям обмана, угрозы) или по отношению к нейтральным ситуациям, где появляется ранее возмутивший нас объект (лицо). Так, если мы негативно настроены по отношению к ‘правительству’, ‘женщинам’ или ‘лингвистам’, то в большинстве ситуаций, где появляются эти агенты, мы сможем заподозрить ‘обман’ или ‘подвох’. Данное разделение отмечено как активизация эмоций с помощью прототипов или с помощью теории [Clore, Ortony 2002].

В рамках доклада на материале теста Розенцвейга предполагается продемонстрировать влияние всех трех эффектов на создание представления исходной ситуации. В результате, понимание может быть представлено как взаимодействие процессов (а) анализа текста, (б) эмоционального реагирования, (в) сегментирования ситуации, (г) представления объектов и (д) памяти.

Литература:

Гловинская 2004: Гловинская М. Я. Скрытая гипербола как проявление и оправдание речевой агрессии // Сокровенные смыслы: Слово. Текст. Культура. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – С. 69-76.

Котов 2003: Котов А. А. Описание речевого воздействия в лингвистической модели // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Тр. Междунар. конференции Диалог'2003 (Протвино, 11-16 июня 2003 г.). – М.: Наука, 2003. – С. 299-304.

Clore, Ortony 2002: Clore G. L., Ortony A. Cognition in Emotion: Always, Sometimes, or Never? // Cognitive Neuroscience of Emotion. – Oxford University Press, 2002. – С. 24-61.

CogAff: The Cognition and Affect Project: Project Paper Directory [Электронный ресурс]. – University of Birmingham, 2004. – Режим доступа: http://www.cs.bham.ac.uk/research/cogaff/ . – Загл. с экрана.

Sloman 2001: Sloman A. Varieties of Affect and the CogAff Architecture Schema // C. Johnson, ed., Proceedings Symposium on Emotion, Cognition, and Affective Computing AISB'01 Convention. – York, March, 2001. – С. 39-48.

Yeh, Barsalou, in prep.: Yeh W., Barsalou L. W. The Situated Nature of Concepts. – (in preparation)

* * *

А. Д. Кошелев

(Издательство "Языки славянской культуры", Москва)

ОБ ОСНОВНОЙ ФУНКЦИИ ЕСТЕСТВЕННОГО ЯЗЫКА

1. О термине “действительность”.

Прежде, чем говорить о языке и его функционировании, нам следует по возможности четко определить термин действительность. Условимся представлять действительность в виде совокупности образов – перцептивных впечатлений говорящего об окружающем мире, своих чувствах, ожиданиях и т. д., получивших первичное (доязыковое) осмысление. Эта совокупность образов мыслится нами как независимое от языка и параллельное языку логическое осмысление и представление окружающего мира. И. А. Мельчук называет этот уровень отражения реального мира концептуальным представлением. (В устной беседе он привел следующий пример: “Если я перехожу улицу и, вдруг, вижу несущуюся на меня машину, в моем мозгу в доли секунды просчитывается множество вариантов поведения. К этому анализу язык не имеет никакого отношения. Он лишь средство для его описания.”) В дальнейшем эта совокупность образов и будет той “референциальной базой”, той действительностью, с которой говорящий соотносит свои высказывания.

Далее центральным будет понятие отдельного образа действительности – фрагмента концептуального уровня, поэтому остановимся на нем подробнее. В перцептивном образе (= картинке) действительности можно выделить бесконечное множество самых различных объектов, свойств и отношений. Однако реально человек выделяет лишь те из них, которые в данный момент и в данном контексте – важнейшие для него. Такую пару – перцептивный образ и выделенные в нем свойства – мы и называем (осмысленным) образом действительности.

2. Об основной функции языка.

На наш взгляд, основная функция языка заключается в описании внеположной языку действительности – совокупности осмысленных образов. Эта функция языка проявляется двояко: с одной стороны говорящий умеет дать воспринятому образу действительности языковое описание – высказывание, фиксирующее своим значением нужные свойства (осмысление) образа, т. е. построить пару типа

(1) Образ действительности => Языковое высказывание.

С другой стороны, слушающий, восприняв это высказывание и не видя стоящего за ним образа (истинного референта), способен воссоздать соответствующий ему образ действительности (гипотетический референт), т. е. образовать пару типа

(2) Языковое высказывание => Образ действительности.

Воссозданный образ в чисто перцептивном плане, скорее всего, будет отличаться от исходного референта, однако характерные свойства будет иметь такие же, поскольку они зафиксированы значением высказывания.

Объединив (1) и (2) получим следующую модель языка

(3) Образ <=> Высказывание.

В терминах И. А. Мельчука эта модель имеет вид: Концепт <=> Текст, но вовсе не Действительность <=> Текст (об этом см. ниже).

Суммируя сказанное, можно утверждать, что язык – это средство для передачи осмысленного образа действительности от говорящего к слушающему. Говорящий воспринял некоторый образ действительности с его характерными свойствами и закодировал высказыванием. Слушающий воспринял это высказывание и декодировал его – воссоздал подходящий образ действительности (возможный референт) высказывания с такими же свойствами.

3. О структуре языкового значения.

Естественно считать, что правильность (корректность) образования пар типа (1) Образ => Высказывание и (2) Высказывание => Образ обусловлена семантикой высказывания. Однако решаемые здесь семантические задачи совершенно различны. В случае пары (1) требуется проверить соответствие значению высказывания (= совокупности общих свойств действительности) конкретных свойств образа. В случае же пары (2) требуется совершенно другое – образовать для высказывания подходящий образ действительности – возможный его референт.

Далее мы постараемся показать, что решение этих задач обеспечивает не одно целостное значение высказывания, а два его самостоятельных и принципиально различных компонента. Иными словами, этот важный тезис можно сформулировать так: переходы (1) и (2) базируются на различных, самостоятельно определенных семантических компонентах высказывания. В связи со сказанным, главным критерием адекватности выявляемых семантических компонентов будет оценка их способности выполнять сформулированные только что семантические задачи, а не их соответствие нашей языковой интуиции.

Следует отметить, что анализ соответствия (2) Высказывание => Образ имеет большую традицию в когнитивной лингвистике и психологии. Ср., например в [Шмелев 1977: 64]: “Произнося какое-либо слово, мы вызываем в сознании образ какого-то определенного предмета (действия, явления, признака)...”

Пожалуй, наиболее полно оно описано в работе [Гаспаров 1996, 246–292], где для правой части (2) используются термины “языковой образ”, “образный отклик” на воспринятое слово или выражение. Ср., “Неудивительно, что, встречаясь в нашей языковой деятельности с этим словом (трава, – А. К.), мы с легкостью вызываем в представлении подходящий зрительный образ, подсказываемый памятью или воображением. Это простейший вид образного отклика, заключающийся в том, что в представлении говорящего возникает конкретная картина, в которой он непосредственно “узнает” предмет, обозначенный вызвавшим этот отклик словом или целым выражением” ([Гаспаров 1996, 249]). И далее: “Важно, что всякое языковое выражение, всякая частица языковой материи способны получить тот или иной образный отклик в перцепции говорящего субъекта” ([Гаспаров 1996, 261]).

В лингвистике соответствие (2) изучается опосредованно, через анализ значения высказывания в рамках схемы Фреге:

Высказывание => Значение => {Референты = Образы действительности},

где значение трактуется как характеристика общих свойств референтов.

Образованию пары (1) Образ => Высказывание в исследованиях по лингвистике и психолингвистике уделяется гораздо меньше места, однако и оно не осталось совсем без внимания. Ср.: “Можно утверждать, что способность к образному отклику является универсальной чертой нашего обращения с языковым материалом. Нет такого языкового действия, которое не получило бы проекции в мире образных представлений – прямой или косвенной, полной или частичной, отчетливой или смутно-намекающей; и обратно: (разрядка наша, – А.К.) в представлении не может возникнуть ничего такого, на что языковая память неспособна была бы дать некоторый, хотя бы частичный и приблизительный, языковой ответ” [Гаспаров 1996, 265].

Литература:

Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. – М.: Новое литературное обозрение, 1996.

Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. – М.: Просвещение, 1977.

* * *

Ю.Е. Кравченко

(Институт психологии РГГУ, Москва)

ИССЛЕДОВАНИЕ РАЗЛИЧИЙ В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ЭМОЦИОГЕННОЙ СИТУАЦИИ

В ряде концепций, разрабатываемых в рамках когнитивной психологии эмоций, для возникновения переживания определенной модальности в качестве ключевого рассматривается смысловое, оценочное отношение человека к эмоциогенной ситуации. Одна и та же ситуация может вызывать различные эмоциональные состояния в зависимости от того, как их носители оценивают происходящее.

Влияние эмоций сказывается не только в непосредственном, импульсивном поведении, возникающем под воздействием переживания. Оно отражается также на работе психологических процессов, участвующих в понимании ситуации, таких как внимание к тем или иным аспектам ситуации, направление мышления, память как привлечение определенных аспектов опыта. Следовательно, можно заключить, что эмоциональное состояние искажает в определенном направлении понимание ситуации.

Чтобы установить, каким образом искажается представление о ситуации под воздействием эмоций, в нашем исследовании респондентам с помощью специального опросника предлагалось описать, как они будут реагировать в двух ситуациях из теста Розенцвейга. По реакции респондентов делалось заключение о наличии или отсутствии, а также качестве возникающего эмоционального состояния. После этого их просили привести пример – ситуацию из собственного опыта или опыта их знакомых, по отношению к которой они испытывали такое же точно чувство, как в примере на картинке, или даже ситуацию, более типичную для возникновения этого чувства. Этот вопрос фиксировал общую схему, в соответствии с которой респондент категоризует воспринимаемую ситуацию – что он в этой ситуации пропускает, на что обращает особое внимание, что искажает, что подчеркивает и усиливает. В результате в описаниях респондентов выявлялись устойчивые структуры, моделирующие эмоциогенную ситуацию, и прослеживалась связь каждой такой структуры с особенностями их поведенческого реагирования.

Таким образом, в результате исследования удалось выявить и описать несколько устойчивых схем, лежащих в основе примеров ситуаций, приводимых респондентами. Схемы различались по типичным способам реагирования на ситуацию, описываемых респондентами, по частоте встречаемости в разновозрастных группах, принимавших участие в исследовании, по когнитивной сложности. Схемы различались также в зависимости от простоты или затрудненности реагирования респондентов на данную ситуацию вследствие исходно спокойной или стрессовой ситуации исследования. Не предполагавшимся результатом стало различение схем понимания ситуации по степени принятия респондентом ответственности за происходящее. Были также получены данные о связи схемы понимания ситуации с личностными особенностями респондентов.

В качестве основного вывода можно констатировать существование и дать качественное описание различий в понимании ситуации, связанных с наличием и качеством эмоционального состояния. Эти различия фиксируются и могут быть описаны с помощью ряда когнитивных схем, которым будет посвящено основное содержание доклада.

* * *

Надежда Красикова

(Томский политехнический университет)

МЕЖКУЛЬТУРНАЯ ТЕХНИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ В ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ СФЕРЕ: ПРОБЛЕМА ПРЕПОДАВАНИЯ ПРОФИЛЬНО-ОРИЕНТИРОВАННОМУ ЯЗЫКУ

Социальные аспекты понимания. Межкультурные контакты. Анализ культурных отличий, отражающихся на академическом и техническом письме на русском и английском языках;

Письменный дискурс, культурные отличия, понимание.

· Целью данного исследования является выявление культурных отличий, отражающихся на академическом и техническом письме на русском и английском языках. В ходе исследования был проведён анализ трудов отечественных и зарубежных учёных, посвящённых межкультурной технической коммуникации и контрастивной риторике. Основные результаты анализа представлены ниже в таблице.

· Сегодня в России на уровне высшего образования происходят значительные изменения (меняется как его форма, так и содержание). Это напрямую касается преподавания профессионально-ориентированного иностранного языка (в данной работе английского языка). При составлении курса обучения письменной речи на английском языке для студентов технических специальностей особое внимание должно уделяться “межкультурной технической коммуникации” [Hoft, 1995], в основе которой лежит и владение фактами иноязычной культурной реальности; восприятие ценностных ориентаций, знание ментальности, специфики межличностных отношений носителей иностранного языка и культуры.

· Курсы обучения техническому и академическому письму широко распространены в американских вузах. В России ученики/ студенты должны освоить основные навыки письма в средней школе, а в вузах подобные курсы отсутствуют. Однако американские вузы считают, что средняя школа не может подготовить студентов ко всем нюансам академической грамотности, которая от них требуется в колледже/вузе [Connor, 1996: 60].

· Ожидания предполагаемого читателя играют важную роль в составлении научного труда. Если человек пишет текст для англоговорящей аудитории, то он должен учитывать, что ответственность за понимание текста лежит на составителе этого текста (writer-responsible language). Однако в некоторых других культурах ответственность за понимание текста лежит на его читателе (reader-responsible language) [Weigle 2002: 21-22]. К последним относятся такие культуры, как японская, испанская [Vergano 2002: 1215]. Отчасти, это и русская культура. Советское прошлое не приучило учёных писать для широкой аудитории (особенно для иностранной), поэтому в русских работах зачастую длинные параграфы, сложные предложения, редкие слова-связки и предложения-связки, указывающие на переход от одной части работы к другой [Artemeva].

· В результате проведённого анализа были выявлены следующие отличия научных стилей (знание этих отличий позволит русским студентам/ научным работникам создавать наиболее адекватные научные тексты для англоговорящей аудитории):

Ценности русской культуры	Научная письменная речь	Ценности американской культуры	Научная письменная речь
1. община, “мир”, коллектив	1.1 индивидуальность автора явно не проявляется; манера аргументации монологическая; 1.2 чрезвычайно важны ссылки на авторитетные мнения/ источники;	1. индивиду-альность	1.1 манера аргументации диалогическая (подчёркивается индивидуальность автора);
2. идея (ценностно-рациональное, утопическое мышление)	2.1 высокая степень теоретизации научных работ; 2.2 предпочитаемый стиль аргументации дедуктивный;	2. цель (целерацио-нальное мышление)	2.1 опора в основном на эмпирический опыт, а не на теорию; 2.2 предпочитаемый стиль аргументации индуктивный;
3. материальная сторона НЕ главное.	3.1 ориентация на читабельность, популярность научных работ НЕ на первом месте; 3.2 имплицитная логико-структурная связь частей текста.	3. важна материальная сторона.	3.1 ориентация на читателя/ публику (ведь важна и доступность, популярность работы); 3.2 эксплицитная логико-структурная связь частей текста; линеаризация тематической прогрессии.

Литература:

1. Ванхала-Анишевски М. Логико-смысловая структура русского научного текста в восприятии её студентами иностранцами // Вестн. Моск. гос. ун-та. – Сер.19: Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2000. – №4. – М.: Моск. гос. ун-т. – с.21-27.

2.Гарская Л.В. Параметры и маркеры успеха письменной коммуникации на уровне филологического дискурса // Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности: Сборник научных трудов / Ред. Л.И. Гришаева, Т.Г. Струкова. – Воронеж: Воронежский государственный университет, 2002. – 648с. (568- 577сс.)

3. Грушевицкая Т.Г., Попков В.Д., Садохин А.П. Основы межкультурной коммуникации: Учебник для вузов / Под. ред. А.П. Садохина. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2002. – 352с.

4. Artemeva, N. The Writing Consultant as Cultural Interpreter: Bridging Cultural Perspectives on the Genre of the Periodic Engineering Report. http://www.attw.org/TCQarticles/7.3/7-3Artemeva.pdf Retrieved form this webpage on 4. 12. 2004

5. Bowell, T. ; Kemp, G. “Critical Thinking”: a concise guide, TJ International Ltd., Padstow, Cornwall, Great Britain, 2002, 275 pp.

6. Connor, Ulla Contrastive Rhetoric: Cross-cultural aspects of second-language writing Cambridge University Press. – 1996, 200 pp.

7. Connor, U. (2002) New directions in contrastive rhetoric TESOL Quarterly, 36(4), 493-510. Retrieved on 25^th November 2004 from http://web.ics.purdue.edu/~silvat/symposium/2002/cr/connor_tq.pdf

8. Hoft, Nancy L. International Technical Communication: how to export information about high technology. John Wiley &Sons, New York-Chichester-Brisbane-Toronto-Singapore. 1995. 372pp.

9. Sara Cushing Weigle “Assessing Writing” Cambridge University Press, Cambridge. – 2002. – 268p.

10. Vergano, Clara “Dear Sirs, what would you do if you were in our position?” Discourse Strategies in Italian and English money chasing letters” // Journal of Pragmatics, Vol. 34, #9, September 2002, 1211-1233 pp.

* * *

Г.Е. Крейдлин

(РГГУ, Москва)

КИНЕСИКА И ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ

The degree of students’ attention to the problems of oral communication understanding is associated with the increasing interest to gestures as elements of a unified system of signs, as well as with the construction of meta-languages of kinesics and nonverbal semiotics in general. The role of kinetic researches in determining mechanisms and constructing models of oral text understanding is discussed and several suggestions for today and future meta-nonverbal researches are made.

Кинесика как наука о жестах, жестовых семиотических процессах и системах имеет долгую историю. Первые работы, посвященные жестам, появились еще в XVII веке (Балвер 1644/1974), а с XVIII века проблема порождения и понимания кинетических и смешанных, кинетико-речевых, текстов занимает уже многих ученых в Европе, среди которых, однако, почти не было лингвистов. Главным образом, это были тогда теоретико-философские исследования и изыскания, проводимые в Германии и Франции (см., например, работы таких выдающихся мыслителей, как Вундт 1900/1973, Дидро 1751/1916 или Кондильяк 1754/1971).

Психологи в ту пору сознательно пренебрегали жестами, потому что жесты казались им слишком тесно связанными с намеренными действиями и существующими социальными и культурными конвенциями, чтобы участвовать в понимании иррационального, столь интересовавшего психологов. Забыли жесты и лингвисты, поскольку жесты казались (да и сейчас кажутся многим) лингвистам в своей основе совершенно индивидуальными выражениями; во всяком случае, казалось, что трудно, если не невозможно, объединить жесты в какую-то стройную систему типа фонетической или грамматической, главным образом интересовавших тогда лингвистов. Изучение невербального поведения специалистами по семиотике, в частности, того, как оно регулирует коммуникативное взаимодействие людей и как влияет на понимание, тоже не сильно увеличило впоследствии интереса лингвистов к жестам и жестовому общению: жестовые знаки считались слишком тесно связанными с речью, чтобы оказаться на переднем плане лингвистических исследований.

По мере всё более глубокого проникновения в природу жеста и механизмы жестового поведения, в кинесике и невербальной семиотике происходит переход от анализа спонтанного и индивидуального жестового выражения к изучению кодифицированной невербальной языковой системы и процесса устной коммуникации как взаимодействия вербального и невербальных знаковых кодов. С этого времени, примерно со второй половины XIX века, на жесты стали смотреть как на знаки, способствующие проникновению в естественную историю языка и природу мышления и понимания. Метаязык сегодняшней семиотики вполне отражает жестовые смысловые прототипы, ср. понятия и термины жест, манера, движение, символ, тело, индекс и др.

В докладе утверждается стимулирующее влияние анализа жестовых знаков и знаковых систем, описанных при помощи таких метаязыков, на действие механизмов и моделей понимания устных невербальных текстов.

Литература:

Балвер 1644/1974 – Bulwer, J. Chirologia: Or the natural language of the hand and Chironomia: Or the art of manual rhetoric. (ed. J.W. Cleary). Carbondale and Edwardsville: Southern Illinois Univ. Press, 1974 (1^st edition – 1644).

Вундт 1900/1973 – Wundt, W. The language of gestures. The Hague: Mouton, 1973 (1^st edition – 1900).

Дидро 1751/1916 – Diderot, D. Lettre sur les Sourds et Muets // M. Jourdain (ed.) Diderot's early philosophical works. Chicago: Open Court, 1916 (1^st edition – 1751).

Кондильяк 1754/1971 – Condillac, Etienne Bonnet de. An essay on the origin of human knowledge: Being a supplement to Mr. Locke's essay on the human understanding . Thomas Nugent, Trans. London: J. Nourse, 1756 // Gainesville, Florida. Scholars' Fascimiles and Reprint, 1971, Fascimile Reprint).

* * *

С. А. Крылов

(Институт востоковедения РАН, Москва)

Условно-семантическая интерпретация плана содержания речевого отрезка на русском языке с точки зрения композиционно-интегрального металингвистического подхода

Предметом внимания является специфический подход к проблеме интерпретации плана содержания (ПС) речевого отрезка (РО) на русском языке (РЯ), который можно назвать композиционно-интегральным металингвистическим подходом (КИМ-подходом). При этом ПС РО рассматривается на некоторой определённой ступени абстракции и одновременно на некотором определённом уровне "глубины" интерпретации, который предлагается условно назвать "условно-семантическим".

Понятие условно-семантической записи (=УСЗ), или УС- транскрипции (=УСТ), или УС- представления (=УСП) РО следует пояснить.

Принцип композиционности состоит в том, что УСП РО складывается из УСП частных значений (ЧЗ) языковых единиц (ЯЕ), входящих в этот РО: из УСП лексических ЧЗ слов, образующих его лексический состав, УСП грамматических ЧЗ cловоформ, УСП грамматических ЧЗ просодических единиц, реализуемых на сочетаниях словоформ, УСП ЧЗ деривационных средств, употреблённых в данном РО, УСП ЧЗ синтаксических связей слов, входящих в данный РО, УСП ЧЗ синтаксических конструкций (как предикативного, так и непредикативного типа) и УСП ЧЗ фразеологических единиц, употреблённых в данном РО.

УСП отдельной ЯЕ отличается от её морфологической записи (МП) тем, что морфологические представления (МП) двух РО, в которых реализуются разные ЧЗ этой ЯЕ, должны по определению совпадать, тогда как их УСП должны по определению различаться. Таким образом, если некоторая ЯЕ способна употребляться в нескольких разных ЧЗ, то каждое из них получит своё УСП, отличающееся от УСП других ЧЗ. Очерченное свойство сближает УСП с такими способами записи содержания речевых отрезков, как "глубинно-синтаксическое представление", "поверхностно-семантическое представление", "язык глубинных структур" и т. п.

Однако понятие УСП существенно отличается от вышеуказанных способов фиксации ПС РО по одному весьма существенному параметру – а именно, по семиотическому типу используемого метаязыка (МЯ). В качестве семантического МЯ предлагается использовать не набор тех или иных нарицательных имён, выражающих те или иные понятия, а набор неэлементарных индивидных («сингулярных») имён (дескрипций) (или, как иногда говорят, логических собственных имён), обозначающих строго определённые (индивидные) объекты, принадлежащие весьма специфической предметной области (ПО) – а именно, ПО металингвистических фактов (ПОМФ). Сама ПОМФ, вообще говоря, представляет собой весьма обширное множество и к тому же имеет не вполне чёткие границы. Поэтому единственный способ добиться эксплицитности при оперировании с элементами ПОМФ состоит в том, чтобы выделить из ПОМФ некоторое эксплицитно заданное подмножество, элементы которого будут, в соответствии с моим интуитивным ощущением, относиться к ядерной (центральной) зоне в составе ПОМФ. Условно назовём такое множество «каноническим» (сокращённом КПОМФ) и попытаемся работать с этим множеством на основе исходно принимаемой рабочей гипотезы о его пригодности для цели металингвистической интерпретации РО.

При КИМ-подходе элементами ПОМФ являются высказывания некоторых профессиональных лингвистов о ЧЗ тех или иных значимых единиц РЯ. В частности, при построении КПОМФ достаточно привлекательной выглядит возможность включить в её состав по крайней мере следующие типы высказываний о ЧЗ:

1. Высказывания о ЧЗ лексических единиц РЯ, содержащиеся в основных доступных нам толковых словарях (В. И. Даля, Д. Н. Ушакова, С. И. Ожегова, МАС, БАС, БТС).

2. Высказывания о ЧЗ граммем РЯ, содержащиеся в основных доступных нам «академических» грамматиках (1952, 1970, 1980, «Пражская» грамматика 1979), а также в некоторых обобщающих работах (напр., А. В. Исаченко).

3. Высказывания о ЧЗ синтаксических конструкций (как предикативных, называемых «структурными схемами предложений», так и непредикативных, называемых «типами словосочетаний», «типами синтаксических связей», «типами оборотов» и т. п.) РЯ, содержащиеся в синтаксических разделах указанных грамматик, а также в некоторых обобщающих работах (напр., А. М. Пешковского, М. В. Всеволодовой).

4. Высказывания о ЧЗ интонационных конструкций, содержащиеся в разделе «Фонетика» указанных грамматик.

5. Полуэксплицитные высказывания о ЧЗ знаков препинания РЯ, содержащиеся в основных справочниках по русской пунктуации (А. Б. Шапиро, Д. Э. Розенталь, Н. С. Валгина) в форме высказываний о правилах употребления этих знаков.

7. Высказывания о ЧЗ словообразовательных средств РЯ, содержащиеся в составе раздела «Словообразование» в указанных грамматиках.

8. Высказывания о ЧЗ графических средств РЯ, содержащиеся в основных справочниках по русской орфографии (А. Б. Шапиро, Д. Э. Розенталь, В. Ф. Иванова) в форме высказываний о правилах употребления этих графических средств (прописных букв, графического удвоения «н», слитности и раздельности отрицания «не» и т. п.).

9. Полуэксплицитные высказывания о наборе собственных имён РЯ (а также об их смысловых оттенках), содержащиеся в «Словаре русских личных имён» Н. А. Петровского и в «Русских фамилиях» Б. О. Унбегауна.

10. Полуэксплицитные высказывания о референтах индивидных имён (а также об их смысловых коннотациях), содержащиеся, например, в «Большом энциклопедическом словаре» последнего издания.

КИМ-подход основан на следующих общих логических принципах.

Принцип естественно-языковой интегральности: при построении УСП следует учитывать все типы ЯЕ, входящие в интерпретируемый РО.

Принцип металингвистичности: для интерпретации используются только отсылки к объектам, входящим в КПОМФ (т. е. недопустимы отсылки к объектам, не входящим в КПОМФ). Любая трудность, связанная со стремлением последовательно соблюдать этот принципа, должна становиться предметом эксплицитного рассмотрения и эксплицитного вынесения решений. В частности, вопрос о расширении самой КПОМФ должен решаться столь же эксплицитно, как и вопросы о форме УСП любого РО.

Принцип металингвистической интегральности: при построении УСП следует описывать каждый обрабатываемый РО с помощью максимального набора истинных высказываний, которые можно о нём сделать, не выходя за пределы выделенной КПОМФ.

* * *

М.В. Крымчанинова

(Международный институт рекламы, Москва)

Концептуальные конструкты как метод диагностики и управления системой социальных представлений

Организационная культура может играть решающую роль в мобилизации всех ресурсов организации на достижение поставленных целей, но также способна стать тормозом ее дальнейшего развития, поэтому особую актуальность приобрел вопрос о возможности воздействия на процессы формирования, укрепление или изменения организационной культуры; причем новая философия должна быть не только заявлена, но и стать неотъемлемой частью внутренней жизни всех членов организации.

Ведущую роль в процессах воздействия на культуру играют организационные коммуникации, обеспечивающие реализацию всех основных функций управления, но главное – в процессе социального дискурса формирующие систему социальных представлений сотрудников. Осмысление окружающих социальных объектов и ситуаций приводит к построению целостного образа организационного мира и выражается в едином видении членов данной социальной общности. Тогда важно понять, чем отличаются образы организаций, рождающиеся в недрах разных организационных культур, и как можно влиять на формирование того или иного образа.

Образ организации репрезентирует себя через системы вербальных, визуальных и ситуационных концептуальных конструктов, составляющих его структуру. Характеристикой концептуальных конструктов является единство аффективной, поведенческо-волевой и когнитивной сфер, и это позволяет им нести мощный мотивационный заряд. Также, благодаря недосказанности, концептуальные конструкты актуализируют потребность в дискурсе, в ходе которого образ организации уточняется, активизируют творческое мышление и способствуя сплоченности сотрудников в процессе выработки общих значений, следовательно, повышению лояльности к нормам и ценностям организации. Поэтому применение в программах адаптации и обучения персонала концептуальных конструктов, создающих адекватный культуре образ организации, способно сократить период социализации, расширить креативные возможности персонала, повысить мотивацию к деятельности, ускорить процессы командообразования, облегчить взаимопонимание между персоналом и руководством.

Вербально-концептуальные конструкты (мифы и метафоры) подразделяются на “универсальные” и “специфические”, обусловленные определенной культурой или деятельностью. Специфические метафоры сосредоточены в следующих сферах: (1) система управления; (2) традиции; (3) отношение к внутренней среде группы; (4) отношение к внешней среде; (5) видение будущего и пути достижения цели. Опираясь на исследования, нами предложена система вербально-концептуальных конструктов, характерных для разных культур организаций [табл. 1].

Тип организацион-ной культуры	Метафоры типа орга-низации	Метафоры роли руководителя	Метафоры изменений	Роли агентов перемен	Метафоры социально-психо-логического климата
Органическая культура	колхоз, клика	вождь, хозяин	“Рост и строи-тельство”	воспитатель, пропагандист	“Один в поле не воин”
Бюрократическая культура	конвейер, комбинат	администратор, начальник	“Ремонт и наладка”	эксперт, наладчик	“Моя хата с краю, ничего не знаю”
Предпринима-тельская культура	кооператив, кружок	организатор, координатор	“Путешествие, переход”	гид, посредник по переговорам	“Друзья друзьями, а денежки врозь”
Партиципативная культура	команда	тренер, лидер	“Трансформация и создание”	освободитель, помощник команды	“Ты за дело, а дело за тебя”

Табл. 1. Вербально-концептуальные конструкты, характерные для разных типов организационных культур.

Характеристиками визуально-концептуальных конструктов (символика и архитектура) являются форма, содержащая схематизированный тип деятельности, цвет, отражающий аффективное восприятие социальной ситуации, и насыщенность – показатель активности. Причем форма является более эффективным средством коммуникации, чем цвет, но экспрессивного воздействия цвета нельзя достичь с помощью формы. Исходя из ряда исследований, нами предложено сопоставление визуальных конструктов с типами культур организаций [табл. 2].

высокая ориентация на форму ФОРМА низкая ориентация на форму	Бюрократическая культура: диады родственных холодных цветов в темных тонах; сглаженные тональные переходы; четкая форма квадрата	Партиципативная культура: насыщенные триады спектральных цветов; умеренный тональный контраст; выраженная форма зигзага
	Органическая культура: монохромные ненасыщенные композиции, построенные на родственных тонах; “размытая” форма круга	Предпринимательская культура: диады родственных ярких теплых цветов; значительные тональные перепады; явная форма треугольника
ненасыщенные тона насыщенные тона	предпочтения холодных цветов предпочтения теплых цветов ЦВЕТ

Табл. 2. Визуально-концептуальные конструкты, характерные для разных типов организационных культур.

В ситуационно-концептуальных конструктах (ритуалы и обряды) визуальное и вербальное оказываются неразделимо связаны: любому значению соответствует образ, любому образу – значение, создавая особое пространство, апеллирующее к представлению об идеальном мироустройстве. Можно выделить следующие типы обрядов, каждый из которых несет определенную психологическую функцию: (1) “символическое рождение”, функция: позиционирование в среде; (2) “символическая смерть”, функция: выработка алиби для сознания; (3) “календарные обряды”, функция: имитация высокого приобщения к процессам истории и наглядная демонстрация успехов организации, системы, лидера; (4) “героические обряды”, функция: формирование желательных стереотипов поведения; (5) “поминальные обряды”, функция: демонстрация верности организационным ценностям; (6) “тотемные обряды”, функция: аффективная идентификация с символикой организации; (7) “деловой этикет”, функция: обеспечение автоматизма взаимодействия сотрудников.

Изучение бытующих в организации концептуальных конструктов выявляет специфику образа организации и позволяет диагностировать тип ее культуры (в этом случае их можно назвать “ключами доступа” к глубинным уровням культуры), а во-вторых, использование адекватных новой культуре метафор, символики и обрядов подготавливает и стимулирует персонал к выбору направления действий (тогда они выступают в качестве “агентов управления” культурой – социальными инструментами проектирования образа организации с заданной структурой психологических свойств).

Процессы формирования видения персонала находят воплощение в программах корпоративной идентичности (CI) – процесса передачи ключевых элементов культуры, образа организации ее членам. Причем CI – аббревиатура как “corporate identity”, так и “company image”, что еще раз подчеркивает тесную связь между образом организации, воплощенном в социальных символах, и социальными представлениями, поэтому в западной психологии для символического уровня организационной культуры вместо “image” и “style/manner/front” все чаще используется термин “corporate identity”. Условием эффективной реализации программы СI является наличие институциональной коммуникативной сети организации. В свою очередь, сами программы СI включают широкий круг коммуникативных методов: устное и печатное слово, аудиовизуальные средства, специальные мероприятия, фирменный стиль и т.д.

Итак, понимание процессов формирования и трансформации системы социальных представлений становится критически важной для руководителей и широкого круга специалистов, работающих в организациях – психологов, HR- и PR-менеджеров, оргконсультантов, дизайнеров, копирайтеров, менеджеров по рекламе.

* * *

О.П. Крюкова

(кафедра английской филологии Московского государственного социального университета)

ЯЗЫК, МЫШЛЕНИЕ И УПРАВЛЕНИЕ ЗНАНИЯМИ (ПРОБЛЕМЫ КОМПЬЮТЕРНОЙ ЛИНГВОДИДАКТИКИ)

“Управление знаниями” – новая научная идея, порожденная информатикой, которая сегодня проникла во все сферы деятельности и стала символом и критерием прогрессивности современного общества. Понятие “знания” неразрывно связаны с языком и мышлением, особенно важна эта связь в контексте обучения языку. Что же привносится в сферу лингводидактики с внедрением идеи управления знаниями в обучение языку – основной вопрос для анализа и цель предлагаемого доклада.

Информатика, произведя синтез идей разных научных направлений, исследующих структуру мышления (лингвистика, психология, философия, кибернетика, логика), подвергла переосмыслению понятие “знания”, дополнив его семантику семой “основные закономерности предметной области, позволяющие человеку решать конкретные производственные, научные и другие задачи”. В инженерии знаний был выдвинут ряд важных идей, аргументировавших возможность и реализацию управления деятельностью человека через посредство логико – лингвистической модели (далее ЛЛМ, термин Поспелова Г.С.), построенной средствами естественного языка. Организация знаний в области инженерии знаний и искусственного интеллекта стала связываться с проблемой структурирования информации, понятийного аппарата исследуемой проблемы, построения иерархических понятийных вероятностных ЛЛМ в виде фреймов, семантических сетей, графов, выражающих в сжатом полуформализованном логически- связанном виде суть проблемы и способ ее решения. Технология построения ЛЛМ описана в работах по экспертным системам и другим типам систем с элементами искусственного интеллекта.

В теории и практике информационных технологий экспертных и обучающих систем была доказана возможность использования естественного языка для формализации описания изучаемого объекта с целью его моделирования, возможность использования ЛЛМ для организации человеко-машинного взаимодействия в области обучения. Стало очевидным, что знания экспертов по решению конкретной задачи, будучи препарированы по данной технологии и использованы в работе с компьютером как средства управления способом решения задачи пользователем, могут обеспечивать для человека практическую возможность решать задачи, превышающие его профессиональные или интеллектуальные возможности.

В компьютерной лингводидактике были сделаны попытки перенести этот опыт в сферу обучения языку (Крюкова, 1998). Что показали наши исследования? ЛЛМ обладает новыми и важными для обучения дидактическими свойствами. Она может использоваться как принципиально новый метаязык общения между преподавателем и учащимся для краткой передачи информации о сложных объектах. ЛЛМ обладает свойством логической сводимости, позволяет сжимать в объеме информацию к соразмерным человеческому восприятию объемам. Тем самым становится возможной работа с большими массивами лингвистической информации без перегрузки психики. Модель обладает свойством симультанной передачи информации, поскольку строится на семантических категориях и с использованием изоморфных семантической памяти человека структурах. Модель может использоваться как “браузер” для исследования информационной базы обучения языку, как средство управления в процессе решения лингвистических задач и как средство получения новых знаний.

В докладе рассматриваются те проблемы, которые ставит внедрение данного подхода в компьютерную лингводидактику и в лингвистику, основной источник ее теоретического базиса. Положения доклада иллюстрируются материалами моделей автора. Ставится вопрос о типологии моделей, о построении “выводных” генеративных моделей и способах их логической интерпретации, о том необходимом пересмотре положений лингвистической теории, которые продиктованы сегодня информатикой.

Литература:

Гаврилова Т.А., Червинская К.Р. Извлечение и структурирование знаний для экспертных систем. М.: Радио и связь, 1992.

Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М.: Изд-во МГУ, 1982

Крюкова О.П. Самостоятельное изучение иностранного языка в компьютерной среде. М.: Логос, 1992.

* * *

Ю.А. Ландер

(Институт востоковедения РАН, Москва)

СЛЕДЫ РЕЛЕВАНТНОСТИ ИНФОРМАЦИИ В МОРФОСИНТАКСИСЕ

В работе с типологической точки зрения исследуется вопрос о том, как грамматическими способами может отражаться бóльшая релевантность передаваемой информации. Показывается, что хотя собственно синтаксическое построение часто отображает релевантность через меньшую вложенность, этот способ не является ни единственным, ни обязательным. Фактически речь здесь может идти только о том, что морфосинтаксис обеспечивает более легкий доступ к релевантным частям высказывания, а синтаксическое построение является лишь одним из путей к этому.

То, что обычно построение высказывания Говорящим в какой-то мере направлено на удобство понимания, представляется бесспорным. Однако грамматике в этом процессе часто отводится незначительная роль. Действительно, на первый взгляд, следование грамматическим правилам является обязательным, а значит, неподвластным Говорящему. Между тем, многие грамматические ограничения можно рассматривать как отражение дискурсивных тенденций; ср. Hopper 1987. Соответственно, грамматические правила иногда указывают на стратегии дискурса. Типичный пример – ограничения на порядок слов, часто запрещающие непроективные высказывания – очевидно, что непроективные конструкции воспринимаются куда тяжелее и как следствие, нежелательны.

В настоящей работе речь пойдет о другой тенденции, находящей свое выражение в синтаксическом построении высказываний – тенденции, связанной со следующей гипотезой:

(1) Чем релевантнее информация, тем менее она синтаксически вложена.

В основе этой гипотезы лежит представление о том, что для осмысления более вложенных частей высказывания Адресату требуется больше усилий, что в свою очередь может привести к неправильному пониманию. В то же время, для релевантной информации неправильное понимание является крайне нежелательным.

Гипотеза (1) подтверждается довольно большим количеством языковых явлений.

1. "Подъем" именной группы (ИГ). Во многих языках наблюдается явление, при котором некоторые ИГ оказываются "уровнем выше", чем можно было бы ожидать исходя из семантических отношений в высказывании; ср. в английском It seems that he is here и He seems to be here 'Кажется, он здесь'.

К данному типу конструкций (специально отметим, что здесь не идет речь о "подъеме" как операции; данный термин используется условно) можно отнести довольно большой круг языковых явлений – конструкции с внешним посессором (Я сломал ему руку), с "вынесением" релятивизуемой ИГ (Вот человек, которого я знаю) и т.д. При определенном понимании вложенности (связанном, скорее, с грамматикой составляющих) сюда же относятся и явления выноса вопросительных слов и относительных местоимений в начало клаузы. Существенно, что практически всегда "поднятая" ИГ указывает на референта, особо релевантного в данном контексте.

2. Конструкции с "оценочными" именами. В ряде языков имеется конструкция, в которой имя (существительное или прилагательное), не определяющее референцию ИГ и лишь выражающее оценку Говорящего, тем не менее выступает в качестве вершины ИГ; ср. английскую конструкцию my dear fool of a mother 'моя дорогая глупышка мама' (Matushansky 2002; см. также Ross 1998; Malchukov 2000). Очевидно, что имена вроде fool выражают релевантную информацию – уже потому, что они не могут нести другие информационные функции вроде ограничения референции.

3. Нерестриктивные относительные предикации (ср. Ты, разрушивший мой дом, еще просишь у меня денег?) также не ограничивают референцию и несут заведомо релевантную информацию. При этом такие предикации обычно являются наименее вложенными определениями в ИГ. Кроме того, в некоторых языках (например, в адыгейском) данный тип конструкций вообще отсутствует, а соответствующий смысл выражается на уровне клаузы.

Помимо этих достаточно специфических, но показательных примеров, общее построение предложения также соответствует (1). Так, актантные ИГ обычно менее вложены, чем сирконстантные, что коррелирует с большей релевантностью первых. Кроме того, и собственно "верховенство сказуемого" в синтаксической структуре, несомненно, отражает тот же принцип: сказуемое в немаркированной ситуации выражает наиболее релевантную часть высказывания.

Правда, принцип (1) все-таки не является безупречным, о чем говорит, прежде всего, то, что иногда релевантность составляющей проявляется в характеристиках, отличных от вложенности. В частности, в некоторых языках "релевантная" ИГ получает доступ к правилам "высшего уровня", оставаясь вложенной: такова, например, наблюдаемая порой ситуация, когда вложенный посессор контролирует согласование главного предиката, как в следующем примере из белхаре:

cia a-niũa tiu-t-u-ŋ

чай.nom 1sg.poss-разум.nom любить-npt-3[sg].o-1sg.a

'Я люблю чай.' (Bickel 2004: 93)

Кроме того, релевантная ИГ может быть маркирована как таковая, оставаясь вложенной. Например, в удинском языке фокусная ИГ несет согласовательную клитику (см. подробнее Harris 2002) не становясь сама по себе предикатом:

beš kalna hämišä ja-Xun šahat=e b-e

наш бабушка всегда мы-abl хороший=3sg быть-perf

'Наша бабушка всегда обращалась с нами хорошо.' (полевые материалы)

Исходя из примеров такого рода, необходимо "смягчить" утверждение (1):

(2) Чем релевантнее информация, тем проще должен быть к ней доступ.

Грамматические средства – порядок слов и другие признаки синтаксической структуры, но также и специальные, "единичные" в данном предложении маркеры – очевидно, выделяют отдельные части высказывания, облегчая к ним доступ и сигнализируя об их большей релевантности относительно других частей.

Важно, что (2) по сути не является грамматическим правилом. Более того, грамматика может даже противоречить этому принципу. Во-первых, в силу того, что грамматикализуются прежде всего наиболее частотные, немаркированные случаи, маркированные ситуации могут "загоняться" в уже установленные конструкции. Во-вторых, (2) не является единственным принципом, определяющим морфосинтаксис, и другие принципы (например, меньшая вложенность компонентов, ответственных за связь выражения с контекстом) иногда вступают в конфликт с (2). Исследование этих конфликтов и имеющихся путей их разрешения еще ждет своего времени. Пока можно лишь заметить, что возможно, именно эти конфликты приводят к сложностям в определении синтаксической структуры (см., например, Lander 2004) и к распределению основных признаков вершины по разным компонентам высказывания (Zwicky 1993).

Литература:

Bickel B. The syntax of experiencers in the Himalayas // Non-nominative Subjects. Vol. 2 / Ed. P. Bhaskararao, K.V. Subbarao. Amsterdam: Benjamins. P. 77-

Harris A.C. 2002. Endoclitics and the Origin of Udi Morphosyntax. Oxford: OUP.

Hopper P. 1987. Emergent grammar // Berkeley Linguistics Society. Vol. 13. P. 139-157.

Lander Yu.A. 2004. Dealing with relevant possessors // Possessives and Beyond: Semantics and Syntax / Ed. J. Kim et al. Amherst: GLSA.

Malchukov A. 2000. Dependency reversal in noun-attribute constructions: towards a typology. München: LINCOM.

Matushansky O. 2002. A beauty of a construction // Proceedings of the 21^st West Coast Conference on Formal Linguistics. Somerville: Cascadilla. P. 264-277.

Ross M. 1998. Possessive-like attribute constructions in the Oceanic languages of northwest Melanesia // Oceanic Linguistics 37: 234-276.

Zwicky A. 1993. Heads, bases, and functors // Heads in Grammatical Theory / Ed. G. Corbett et al. Cambridge: CUP. P. 292-315.

* * *

М.А. Лаппо

(Новосибирский государственный педагогический университет)

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА КАК РАЗРЕШЕНИЕ КОННОТАТИВНОГО СПОРА

В данном докладе лингвистическая экспертиза рассматривается как интерпретация коннотативных компонентов языковых единиц, способствующая защите чести, достоинства и деловой репутации истца.

В настоящее время накоплен довольно большой опыт проведения лингвистических (этико-лингвистических) экспертиз (см. публикации в [Цена слова. Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести, достоинства и деловой репутации. М., 2002]). В определенной части данных экспертиз анализируется семантическое наполнение и прагматический характер использования языковых единиц. Думается, что в первую очередь заказчика лингвистической экспертизы интересует взаимосвязь коннотативных и прагматических компонентов значения употребленного слова, которую он интуитивно понимает и которая, безусловно, имеет место. На это, например, указывает В.Н. Телия, которая под прагматикой понимает не только “информацию, фиксирующую отношение говорящего или адресата сообщения к ситуации, о которой идёт речь, но и сведения об уместности/неуместности использования данного слова в определённой ситуации, его коннотациях и его принадлежности к некоторому стилю речи” [Телия, 1986]. Причина же обращения в суд человека, о котором написано в некой статье, банальна – он обижен на неуместные, по его мнению, слова и желает компенсировать обиду.

Исследование коннотативных компонентов значения слова проводится в разных случаях – когда задаются вопросы следующих типов (рассмотрим их на примере экспертизы “Есть дела, а есть слова, или Может, перестанете лукавить, господа Троеглазов и Толмачев?” [Цена слова…]): 1) имеет ли место оскорбление: Является ли фраза “показывает явное психическое расстройство” в статье “Есть дела и есть слова...” оскорбительной для главы города Троеглазова в смысловом выражении и не тождественна ли она понятию “психически больной”? 2) что имел в виду автор текста: Можно ли из контекста публикации “Есть дела, а есть слова или Может, перестанете лукавить, господа Троеглазов и Толмачев?” сделать вывод, что Троеглазов как глава города способствовал созданию условий для формирования теневого бизнеса?; 3) что означает то или иное слово: Сколько значений и каких в русском языке имеет словосочетание “теневой бизнес”, употребленное в тексте без кавычек? Сколько значений и каких в словосочетании “запустил руку в государственный карман”, употребленном в тексте без кавычек.

Казалось бы, посмотреть значение слова в словаре может любой образованный человек, однако и заказчик и, возможно, истец (=обиженный) понимают, что автор статьи пользуется какими-то специальными языковыми приемами или логическими уловками и что, если воспользоваться только словарными данными, состава преступления можно не обнаружить.

Один из распространенных манипулятивных приемов – использование элементов двоемыслия, “лингвистической косметики” [Белянин В.П. Психолингвистика. М., 2003], или техники игры на несовпадении денотата (предметно-понятийный компонент значения слова) и коннотата (эмоционально-оценочный) [Шатин Ю.В. Живая риторика. Жуковский, 2000], когда, например, шпион называется разведчиком, террорист – партизаном и т.п. Например, в ходе проведенной нами экспертизы (статьи “Особенности антирусской охоты-II”, опубликованной в газете “Постскриптум” в № 15 за 8 апреля 2004 года на предмет наличия в содержании признаков экстремизма – разжигания национальной розни и вражды, призывов к насилию) обнаружилось, что развитием общеславянского самосознания и патриотизма называется то, из-за чего “руководители партии “Яблоко” Явлинский и К° вот уже на протяжении почти четырех лет не оставляют попыток расправиться с председателем общественно-политической организации “Славянский мир” Ю. Поздеевым, автором этих строк” – сами же они, видимо, это называют антисемитизмом. Подобный прием позволяет приписать любые действия указанной организации, в том числе речевые, к “развитию общеславянского самосознания и патриотизма”, т.е. позитивно оценивать всякие действия.

* * *

Т.В. Ларина

(Российский университет дружбы народов, Москва)

ЭМОЦИИ И ИХ ПОНИМАНИЕ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНТИКАЦИИ

Эмоции представляют собой одно из важнейших различий между культурами, проявляющееся как на невербальном, так и вербальном уровнях общения, между которыми существует определенная взаимосвязь. В межкультурной коммуникации важно уметь правильно интерпретировать те или иные проявления эмоций, которые могут различаться значением, степенью экспрессивности, направленностью, разными целевыми установками. В докладе планируется продемонстрировать различия в проявлении эмоций представителей английской и русской коммуникативных культур, остановиться на связанных с ними особенностях национальных стилей вербальной коммуникации.

При изучении национально-культурных особенностей коммуникации особого внимания заслуживает вопрос не только о том, какие эмоции испытывают представители разных культур в тех или иных ситуациях, в чем прослеживается много общего, но, прежде всего, как они их проявляют.

В одних культурах приветствуется свободное проявление эмоций (арабы, латиноамериканцы), в других предпочитается сдержанность и самоконтроль (англичане, в еще большей степени – китайцы и японцы). Открытость в проявлении эмоций связана с дистанцией (и горизонтальной, и вертикальной), являющейся важнейшим параметром культуры. В обществах, для которых в большей степени характерно соблюдение дистанции, не приветствуется свободное выражение эмоций; и наоборот, чем меньше дистанция, тем менее строгими являются нормы коммуникативного поведения, и тем более свободным и экспрессивным является поведение людей.

В межкультурном общении важно уметь правильно интерпретировать те или иные проявления эмоций, давать им верное толкование. Эмоции, выражаемые представителями разных культур, могут отличаться степенью экспрессивности, направленностью, значением, разными целевыми установками. Необходимо учитывать тот факт, что связь между проявлением эмоций и чувствами, испытываемыми при этом, не всегда прямая и однозначная. Для подтверждения справедливости данных утверждений остановимся на особенностях проявления эмоций в английской и русской коммуникативных культурах.

Сдержанность и самоконтроль принято считать одними из основных черт английского коммуникативного поведения, в большей степени ориентированного на чувства других. Для русской культуры, напротив, характерно свободное выражение эмоций, называемое исследователями, в частности А. Вежбицкой, одной из русских культурных ценностей.

Данные различия приводят к тому, что русские люди воспринимаются англичанами как излишне эмоциональные, англичане же в глазах русских представляются холодными и сдержанными.

Однако поведение представителей двух лингвокультур в фатической коммуникации, или коммуникации межличностного взаимодействия, вступает в противоречие с вышесказанным. “Сдержанные англичане” в общении часто демонстрируют удивительную эмоциональность и экспрессивность, давая завышенную оценку как собеседнику, так и всему происходящему и наблюдаемому (It’s absolutely marvelous. I really love it / You are absolutely fantastic / That’s brilliant). В то же время “эмоциональные русские” в повседневном общении ведут себя более сдержанно, по сравнению с англичанами.

Чтобы понять данные противоречия, как и вообще особенности проявления эмоций в разных культурах, следует различать такие понятия, как эмоциональность и эмотивность. В первом случае эмоции носят естественный, спонтанный характер, являются открытой демонстрацией чувств (это эмоции для себя); во втором – проявление эмоций носит преднамеренный характер и представляет собой определенную стратегию коммуникативного поведения, направленную на собеседника (это эмоции для других).

Результаты проведенных исследований показывают, что эмотивность в целом играет большую роль в английской коммуникации, чем в русской. Традиционная английская сдержанность касается эмоциональной коммуникации, но не эмотивной. Эмотивность, напротив, является одной из доминантных черт английского коммуникативного поведения и непосредственно связана с английской вежливостью, которая предписывает преувеличивать интерес, симпатию к собеседнику, быть оптимистом.

Знание данных особенностей способствует пониманию коммуникативных намерений собеседника, помогает адекватно интерпретировать его поведение и избегать ложных оценок.

* * *

Н.Н. Леонтьева

(НИВЦ МГУ)

КОНФЛИКТЫ В КОМПЬЮТЕРНОМ ПОНИМАНИИ ТЕКСТА*

К современным системам автоматического понимания текстов (АПТ) мы относимся очень снисходительно: лишь бы работала без сбоев и хоть какие-то знания извлекала из текста, безразлично, каким способом. Но без теории все равно нельзя, и искусственный интеллект (ИИ) должен хоть как-то соотноситься с естественным человеческим, даже и с обыденным пониманием, в объяснении которого так преуспела теоретическая лингвистика. Проследим, какие виды понимания воспроизводят искусственные системы. Взгляд “сверху” позволяет выделить несколько линий в развитии таких систем АПТ.

А) Системы типа ИПС с автоматическим индексированием моделируют достаточно грубое понимание, они выбирают и как-то систематизируют термины, заданные заранее в Тезаурусе, но не замечают границ предложений, не учитывают синтагматические связи, не обращают внимания на модальность высказываний и т.п. К этому же типу отнесем и IE-системы (Information extraction), которые мы называем в русском варианте ИЧИ-системами (извлечения частной информации). Та малая порция информации, которую они извлекают из текста, укладывается в заданный шаблон, своего рода Грамматику ограниченного числа объектов (о персоне, организации, географическом объекте и т.п.).

Б) Системы машинного перевода, или МП-системы (это 2-я линия развития АПТ). Они принципиально настроены на понимание и передачу ВСЕГО материала текста. Однако МП-системы пытаются понять только каждое отдельное предложение – это для них самостоятельный объект, что и сказывается на результатах. Другое ограничение – механистический метод узнавания, он опирается на частичный синтаксический анализ (СинАн) предложений и их частей, существенно использует шаблоны и часто прецедентный анализ (готовые переводы фрагментов текста). Это иногда эффективно (как и правильная подсказка), но как принцип устройства интеллектуальной системы вряд ли полезен:

В) Третья линия развития систем АПТ только вырабатывается, и метод пока не очень ясен. Это путь корпусной лингвистики (КЛ). Мне кажется, что это развитие подходов, ориентированных на узкие предметные области (ПО), ибо корпуса разных ПО отличаются существенно друг от друга и лексикой, и синтаксисом, – значит, создаваемые на их основе корпусные грамматики тоже будут различными. Теоретическим моментом здесь является исследование текстовых свойств заданного корпуса, что позволяет формировать сами инструменты анализа. Это более эффективно, чем задавать заранее грамматики и словари универсального назначения.

Впрочем, все названные выше подходы ограничены пределами избранных ПО (или ПО-ориентированы), но инструменты в них задаются заранее и жестко.

Г) Четвертую линию назову теоретической, так как она развивается в режиме исследования свойств текста. Именно в пределах этого пути рассмотрим некоторые конфликты, внутренние противоречия, в том ракурсе, который только и доступен и который приходится преодолевать прикладной системе АПТ. Важно, что многие из них присутствуют и в теории общей лингвистики.

1) Детальность Vs. Размытость. Для лингвистических работ характерна детальная проработка и очень подробное описание локальных структур (примером служат древесные структуры предложений в системах, построенных по модели “Смысл-Текст”) и размытое и самое общее представление о глобальной структуре целого текста. Реальные структуры, создаваемые для объекта Текст во всех информационно-поисковых системах (ИПС), даже очень развитых, напоминают скорее классификатор объектов, упомянутых в тексте, либо это неупорядоченный набор дескрипторов. В настоящее время можно решать только в теоретическом плане, какие из параметров текста и при каких условиях должны быть отображаемы в глобальной структуре анализируемого текста. Общей установкой, на мой взгляд, должна быть возможность сравнения между собой любых текстов корпуса (по теме, сюжету, героям, основным линиям развития и пр.). Текст должен быть разложен на такие составляющие, которые удобны также для дальнейшего поэтического исследования текста, и т.д.

2) Синтагматика Vs. Парадигматика. В лингвистических структурах АПТ отображаются, как правило, лишь синтагматические связи, а ИПС умеют работать только с парадигматическими связями между понятиями и не умеют обращаться с синтагматикой. В результате выводы, которые необходимы для работы ИПС, носят очень ограниченный характер: это операции с отдельными сущностями, множествами и их свойствами. Например, “Если яблоко фрукт, а все фрукты можно есть, значит и яблоко можно есть, оно съедобно”. Настоящий ситуативный вывод нельзя сделать, не используя смысловые синтагматические связи между разнородными сущностями. В семантическом пространстве текста те и другие должны иметь одинаковый статус, чтобы использоваться на равных правах в семантических правилах. Лингвистическим структурам в системе АПТ нужно иметь доступ к парадигматическим связям между словами и понятиями, чтобы хорошо работали правила восстановления антецедентов местоимений и других референциальных отношений, особенно на межфразовых участках текста.

3) Словарь Vs. Текст. Насколько хорошо разграничиваются и описываются значения слов в словаре, настолько трудно узнать и идентифицировать эти значения в тексте. Тут много разных поворотов. Далеко не все приписанные слову валентности реализуются в пределах одной фразы, да еще в тех формах, которые предсказаны словарем. Многие слова-события, появившись один раз, продолжают свою жизнь в тексте в виде заместителей, заменителей и преемников, берущих на себя реализацию валентной структуры начального слова этого ряда. Продолжатели могут быть и у слов-участников (в виде местоимений или элидированных участников, а также лексических вариантов, выражающих заданный смысл). Все это лексическое разнообразие, описывающее одну интересующую нас ситуацию, может быть погружено в синтаксически неоднозначные структуры. Не последнюю роль в этой лингвистически запутанной структуре (сети) играет метафора, дающая лишь слабый намек на первичные словарные описания. Читатель может не замечать всей этой сложности, но реализовать компьютерной программой понимание даже одного только текста представляется делом чрезвычайно трудным. Без опоры на свойства связного текста практически невозможно построить сколько-то общий алгоритм, а не правила “на данный случай”.

4) Слово Vs. Понятие (или Слово Vs. Жизнь). Противопоставление Слово Vs. Понятие играет основную роль в переходе от классических лингвистических уровней описания предложений ЕЯ к неклассическим семантическим уровням представления (СемП) текста, которых тоже много – как много способов понимания одного текста.

Слова – это единицы первичных структур, сопоставляемых тексту: сначала все слова равноправны, всем им приписана какая-то информация. Даже во многих синтаксических представлениях (например, в НС- структурах), они никак не ранжированы. Когда мы переходим к построению СемП, картина меняется, слова объединяются в группы, которым только и можно приписать сколько-то значимую информацию как целому понятию. И только такие семантически характеризованные лексемы (ПХЛ) могут участвовать в построении структур содержательного уровня, быть частью Ситуации, только к ним применимы правила вывода и т.п. (Этот мальчик, по имени Петров, учащийся школы № 12, совершивший названный выше поступок, был награжден медалью и грамотой, а не просто Мальчика наградили). Лексема, образующая отдельное описываемое в словаре значение, обретает его лишь в контексте, который задан, предсказан и словарной статьей этого слова, и грамматикой, являющейся обобщением словаря. Лексема, у которой в составе высказывания оказались заполненными все (или основные) смысловые валентности, приобретает статус понятия. (Не говорю становится понятием, поскольку мы не выходим за рамки вербальной системы – в жизнь или в ментальный мир – мир понятий, имеющихся у человека в голове). Для приведенного выше примера статус понятия получит группа Этот мальчик, по имени Петров, учащийся школы № 12, совершивший названный выше поступок, а лексема мальчик является лишь лексическим ядром, главным представителем соответствующей подструктуры.

Из этого мы делаем практический вывод: синтаксическая структура, или СинП, будучи отправным пунктом построения СемП, не может остаться основой последнего.

5) Предложение Vs. Высказывание. Деление на предложения в тексте достаточно условно, а основой Высказывания является структура Ситуации, описанная единицами-понятиями. Границы Высказывания могут совпадать с границами предложения, но чаще они уже (в случае сложных предложений) или шире (например, если предложение вводит не описание новой Ситуации, а какие-либо атрибуты уже введенных ситуаций и объектов). Все операции проводятся на вербальном материале, а новое членение текста (на высказывания, а не предложения) выполнимо по вполне формальным критериям, вытекающим из классификации единиц СемП.

6) Лингвистические Vs. Логические структуры. Естественно стремление лингвистов получать при анализе текста структуры логического типа (с многоместными предикатами первого порядка, кванторами существования и всеобщности и др.), так как к ним применимы многие формальные процедуры обработки, создания баз данных, вывода и т.д. Однако естественный язык (ЕЯ) сопротивляется, а естественные тексты (ЕТ) допускают такое разнообразие форм выражения одного и того же, такое количество неправильностей, отступлений от нормы, умолчаний и разного рода противоречий, что думать о процедуре автоматического перехода от ЕТ к логической формуле не приходится. Иначе бы давно были созданы соответствующие алгоритмы и программы: ведь работы по прикладной лингвистике начинались с анализа текстов по геометрии и перевода их на информационно-логический язык (см. работы Е.В.Падучевой и др.). Одним из препятствий здесь является отсутствие или неразработанность семантического компонента понимания текста. Многие лингвисты исходят из конгруентности СинП и СемП, а логики часто пытаются формулировать правила логического вывода прямо на материале ЕТ или исходя из структуры СинП. Структуры СинП, СемП и логическая имеют различную природу, и выводы нужно формулировать на языке понятий, а не слов.

7) Автор текста Vs. Читатель. Анализирующий тексты лингвист стремится к передаче максимально полной и подробной информации, не пропуская ни одной частицы, передающей малейшую толику смысла. Это создает огромные трудности при построении семантической сети и тем более базы данных, делает очень сложной формулировку правил вывода, правил сжатия и других формальных манипуляций с содержанием текста. Между тем воспринимающему этот текст читателю столько тонкостей и различий не нужно, ему нужно намного меньше, но какой-то избранной информации. Это означает на практике, что в системе АПТ необходим механизм огрубления и обобщения. Тогда легче будет проводить “встречный” анализ, суть которого состоит в сравнении разных текстов и их концептуальных структур между собой (в том числе сравнении вопроса со структурами ЕТ) и выявлении сходств и различий. Без механизма огрубления и обобщения материала семантических структур сделать это практически невозможно.

Выводы. Список конфликтов, которые встают при создании системы АПТ, можно продолжить. Главный вывод состоит в том, что лингвистам, активно работающим в этой области, необходимо придти к согласию относительно характера СемП. При том, что разные школы и коллективы создают разные семантические и концептуальные структуры, желательно обеспечивать их переводимость друг в друга. Альтернативой является возможность перевода разных текстовых СемП в формат баз данных (БД), чтобы через БД реализовать сравнение текстов по содержанию. Замечу, что при этом сводится к минимуму содержание текста, но реализация столь же сложна технически, как и непосредственное сравнение ЕТ. Чем меньше люди хотят понимать друг друга – тем больше эту функцию должны брать на себя системы АПТ.

* * *

И.В. Ли, А.Л. Ронжин, А.А. Карпов

(группа речевой информатики Санкт-Петербургского института информатики и автоматизации РАН)

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПСИХОФИЗИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ ЧЕЛОВЕКА ПО РЕЧИ

В области речевых исследований на сегодняшний день наибольшее развитие получили методы просодического и эмоционального анализа речи. Еще одним перспективным направление в этой области является определение психофизического состояния человека по речи, а именно, по физическим и психологическим параметрам речи. Решение этой задачи требует синхронизации речевых и внеречевых данных (о психофизическом состоянии человека). Подтверждением правомерности исследования этого вопроса служат предварительные исследования по влиянию алкоголя на речь человека.

В связи с возрастающей потребностью в контртеррористических средствах защиты особую актуальность приобретают способы оценивания человека по биометрическим параметрам. Речь человека является самым простым, удобным, и в то же время индивидуальным средством коммуникации. Речь обладает физическими характеристиками, которые позволяют собеседникам получать информацию об их психофизическом состоянии благодаря психологическим эффектам, которые вызывают эти характеристики. На сегодняшний день наиболее распространены методы акустического анализа эмоционально окрашенной речи по ее физическим параметрам, таким как средняя частота и дисперсия основного тона, амплитудная или частотная модуляция периодов основного тона, соотношение длительностей звонких и шумовых сегментов речи, контур основного тона, форма возбуждающей волны голосового источника.

Основное назначение существующих технологий классификации эмоционально окрашенной речи [1] – различного вида детекторы (детекторы лжи, страсти, любви и т.д.), которые, как правило, имеют достаточно узкое применение в криминалистике и социологии. Но существует не охваченная на сегодняшний день область исследований, в которой речь может быть источником дополнительной информации о состоянии человека. Это определение психофизического состояния человека по речи в различных аспектах, когда изменения в организме человека, обусловленные различными внешними и внутренними факторами, будут идентифицироваться по речи. Это изменение пульса, температуры, кровяного давления, состава крови, аллергических реакций и т.д. Данная задача требует синхронизации речевых и внеречевых данных, которая позволит выявить физические параметры речи, отражающие изменение физико-психологического состояния человека. Например, чрезмерное напряжение связок, т.е. наличие микровибраций в определенном участке частот, при производстве речи может повлечь повышение артериального давления или температуры, следовательно, пытаясь оценить микротремор – степень напряженной работы связок, можно спрогнозировать изменение внеречевых параметров состояния человека.

Оригинальный подход к построению психофизической модели на основе анализа речи разрабатывается в группе речевой информатики СПИИРАН [2]. Суть подхода состоит в построении индивидуальной динамической модели психофизического состояния человека по голосу, при котором наряду с акустической моделью речи (анализ частоты основного тона, длительности речевого сегмента, микротремора) исследуются семантические и прагматические знания, влияющие на характер речи человека, а также различные виды внеречевой информации. Приемы определения психофизического состояния человека по высоте, громкости и тембру речи (которые представляют собой психологические эффекты физических характеристик речи – частоты и амплитуды) давно используются в области психологии, социологии, психиатрии и других. Некоторые из этих приемов активно используются в речевых исследованиях. В частности, проводятся исследования влияния алкоголя на речь человека. В результате проведенных экспериментов выяснилось, что уровень ошибки существенно возрастает на первой стадии интоксикации и далее понемногу стабилизируется на некотором уровне. Основным результатом этих предварительных исследований является установление факта влияния интоксикации на речь, а, следовательно, правомерность дальнейших исследований.

Литература:

1. Darren Haddad, Sharon Walter, Roy Ratley, Megan Smith. Investigation and Evaluation of Voice Stress Analysis Technology. Technical memorandum rept. Aug. 1998-Jul. 2001. http://www.voicestress.org/ncj_report_on_voice_stress.htm

2. A.L. Ronzhin, I.V. Lee, A.A. Karpov. Automatic estimation of human’s psychophysiological state by speech. 9th International Conference SPECOM'2004, Russia, 2004, St. Petersburg, Publishing house “Anatolya”, 2004, pp.382-387.

* * *

З.И. Ломинина, М.Ю. Шульженко

(Кубанский госуниверситет, Краснодар)

ПИСЬМЕННЫЙ ТЕКСТ В ИНТЕРПРЕТАЦИОННОМ ПРОЦЕССЕ: ОСНОВНЫЕ ОРИЕНТИРЫ

1. Будучи социокультурным феноменом, письменный текст является воплощением ценностных констант культурной системы конкретного исторического периода как высших ориентиров поведения, которые возникают не только на основе знания и информации, но и собственного жизненного опыта человека.

Текст как специфический тип языковой культуры является выражением динамического опыта с объединением континуумов различных языковых форм, между которыми беспрерывно происходят процессы обмена смыслами и символами [1.C. 330].

2. В процессе восприятия текстов очень важно выделение понимающего направления, представленного в теориях герменевтического и конструктивного понимания. Основу герменевтического понимания составляют процессы рефлексии и смысла, а в основе конструктивного понимания лежат знания. Сложность восприятия любого текста требует конвергенции герменевтического и конструктивного подходов.

Мы разделяем позицию тех исследователей, которые строят “семантику языка-мысли в рамках герменевтико-конструктивного подхода в модусе языковых определений и отношений между ними”, и тем самым, ставят задачу построения “пространств содержания и понимания текста”, в которых следует различать и фиксировать формально мыслительные механизмы: понимание, познание, интерпретацию …”, сопровождаемых содержательным развертыванием понятий на метарефлексивном уровне [2. C. 3, 8; 3. С.10].

3. Согласно взглядам Р. Барта, придававшего особое значение коммуникативной функции текстов, смысл текста закодирован, как правило, пятью способами: 1) кодом повествовательных действий; 2) семантическим кодом; 3) кодом культуры; 4) герменевтическим кодом; 5) символическим кодом, которые могут быть использованы одновременно, сознательно или неосознанно, то есть вопрос о субординации этих кодов достаточно относителен; но, во всяком случае, читающий (декодирующий) должен ими пользоваться (4. С. 23). Декодирование и интерпретация любого текста опирается на когнитивную картину мира и фоновые знания субъекта. Процесс понимания для человека представляет выполнение определенной конструктивной деятельности на основе имеющихся у него знаний: выдвижение предположений (антиципаций); суммирование, восстановление информации, ее организация … [5. C. 35] и др.

4. Данное заявление дает нам понять то обстоятельство, при котором текст как продукт текстовой деятельности проецирует ситуации, в которых социальная реальность предусматривает различную эмоциональную реакцию, помогает безоговорочно дифференцировать социальный смысл бытия, неся в себе разнообразную аксиологичную информационную нагрузку. Исследование массива текстов наводит на размышления о том специфическом процессе интерпретации высказывания, определенного Р. Якобсоном как на интра-, так и на интерлингвистическом уровне термином “метаязыковая интерпретация сообщения” [6. C. 236].

5. Собственно понимание достигается через рефлексию. При интерпретации рефлексия обращена на понимание, она способствует активизации большего числа онтологических картин, хранящихся в опыте, в рефлективной реальности, что приводит к углублению понимания благодаря интерпретации. А интерпретация над более глубоким пониманием неизменно трактует большее число форм (вариаций) текста, в которых опредмечены смыслы, и тем самым приводит к большему числу понимаемых смыслов. Осмысленная динамика между пониманием и интерпретацией расширяет содержательность текста [7. C. 36].

Литература:

1. Касавин И.Т. Миграция, креативность, текст. СПб., 1998.

2. Снитко Т.Н. Предельные понятия в западной и восточной лингвокультурах. Автореф. дисс. ... док. филол. н. – Краснодар, 1999. – 32с.

3. Макеева М.Н. Риторика художественного текста и ее герменевтические последствия. Автореф. дисс. ... док. филол. н. – Краснодар, 2000. – 36с.

4. Барт Р. Мифология. М., 1996.

5. Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. – Ростов н/Д: изд. Рост. ун-та, 1993.

6. Якобсон. Р. Язык в отношении к другим системам коммуникации// Роман Якобсон. Избранные работы. М., 1985.

7. Богин Г.И. Рефлексия и понимание в коммуникативной подсистеме “человек – художественный текст” // Текст в коммуникации: Сб. научных трудов. – М., 1991. – С. 22- 40.

* * *

Ю.Р. Лотошко

(кафедра социальных отношений Калужского педагогического университета)

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТЕМАТИЧЕСКОЙ СООТНЕСЁННОСТИ ГАЗЕТНОГО ТЕКСТА В КОМПЬЮТЕРНОЙ ТЕХНОЛОГИИ

1. Как не покажется странным, но дать полное, исчерпывающее определение текста в современной науке практически невозможно. Существуют семиотическое, филологическое, техническое и т.п. определения данного феномена. Однако, для того, чтобы проводить какие-либо исследования или разработки, связанные со столь уникальным явлением, как текст, необходимо определиться хотя бы с “рабочим” содержанием этого понятия.

“Рабочее” определение текста будет зависеть, в первую очередь, от тех целей и задач, которые ставит перед собой исследователь или разработчик, а также насколько адекватно, с учетом различных подходов, понимается содержание исследуемого явления (в данном случае – текста). В нашей ситуации “рабочим” определением понятия “текст” будет следующее:

“Текст – это

· совокупность неких элементов, объединённых некими отношениями и представляющих собой некую целостность;

· вербальный (языковой) сегмент, обладающий логической законченностью;

· набор знаков (в широком понимании), предающих логически законченный сегмент коммуникации;

· набор видимых и невидимых символов (знаков), позволяющих представлять текст в тех или иных компьютерных системах или технологиях”.

2. Компьютерная рассылка газет, как объект компьютерно-филологического исследования, представляет весьма интересное явление. Во-первых, сам текст такой рассылки представлен в компьютерном виде (в виде файла того или иного формата), во-вторых, такая рассылка уже, как правило, тематически разбита (от информации, касающейся мировых событий, до прогноза погоды в регионе).

3. Цель проводившихся разработок – выделение более частных тем из уже обозначенных в структуре газетного текста.

4. Решение этой задачи было связано, в первую очередь, с созданием (составлением, разработкой) определённым образом структурированной базы данных (БД), позволяющей определять тематическую соотнесённость того или иного фрагмента (статьи) газетного текста.

5. Уникальность содержания газетных статей заключается в том, что практически любая статья с точки зрения ее наполнения, содержания (имплицитного или эксплицитного – прямого или “скрытого”) – полифункционально, или многопланово, т.е. в статье может затрагиваться несколько тем.

6. Разработанная в 1998 г. компьютерная система анализа позволяла выделять главную и сопутствующие темы газетной публикации и определить в числовом выражении общую “значимость”, ценность статьи в соответствии с заданными параметрами.

* * *

Е.М. Масленникова

(Тверской госуниверситет)

СОТВОРЧЕСТВО ЧИТАТЕЛЯ И ТЕКСТА

Если текст активизируется только при обращении к нему читателя, присваивающего или приписывающего тексту собственные личностные смыслы, то, таким образом, речь может идти о трех процессах:

1. смыслополагание, когда Я как читатель текста строю предположения относительно его смыслов;

2. смыслоформирование, когда активность процесса понимания и диалогизм текстовой коммуникации позволяют читателю построить смысловую программу-проекцию текста как иерархию микросмыслов, восходяющих до макросмыслов и художественной идеи текста;

3. смыслоформулирование, когда из-за таких свойств текстовой коммуникации как адаптивность и селективность по принципу “Я-здесь-и-для-меня” читатель самоопределяется относительно текста.

При организации текста автор ориентирует его на условия актуализации: он пытается убедить читателя в реальности существования мира текста. Со стороны читателя действует установка, что он “верит” в сам текст, тексту и непосредственно автору. Совокупность художественных отсылок конструируется так, чтобы представить своеобразную модель реального мира, которая отражает типическое для этого мира. Читатель становится не просто сторонним наблюдателем, а превращается в непосредственного участника текстовой коммуникации.

В процессе текстовой коммуникации при диалоге автор « читатель они оба осуществляют и координируют действия по опредмечиванию и распрдмечиванию. Многозначность текста изначально предполагает множественность пониманий-интерпретаций, становясь одной из помех при текстовой коммуникации. Межкультурная коммуникация посредством текста нацелена на приобщение к “чужому”, выход в мир и культуру “чужого”. “Чужое” как непонятое и непонятное вливается в систему “своего”, сокращая культурологическую дистанцию, т.е. при подобных связях происходит диффузия культур. Инокультурность как инаковость расширяет горизонты ви'дения “своего”. Коммуникативная дистанция, в первую очередь, определяется предназначенностью текста для определенной аудитории, из-за чего возникает: текст закрытый как текст-не-для-всех; текст открытый как текст-для-всех; полузакрытый текст. Временная дистанция между автором и читателем приводит к тому, что личностные смыслы дополняют авторские смыслы, заложенные в тексте.

Многослойность художественного текста способствует выделению того или иного “слоя” текста, подвергаемого осмыслению и / или переосмыслению в зависимости от универсального или локального в культуре. Читатель начинает усматривать так называемые скрытые смыслы текста с позиции “своего” времени. Несмотря на то, что в случае двуязычной текстовой коммуникации в переводах всегда присутствует константное сохранение инвариантных параметров оригинала, переводчики фиксируют актуальное в соответствие со сценарием “своего” времени; возникает новая иерархия ценностей конца XX века:

5.And gilded honour shamefully misplac’d... В. Шекспир. Сонет 66

9.ни Пустоты, чья вся в наградах грудь... (Перевод Р. Винонена, 1971 г.) 5.От срама орденов и галунов... (Перевод В. Орла, 1982 г.)

Художественный текст становится смыслопорождающей динамической формой культуры. Текст как явление культуры существует в момент “здесь-и-сейчас-для-меня”, что позволяет читателю “пропустить” текст через себя, удваивая текстовые смыслы по принципу “что-есть-текст-для-меня”. Глубинные смысловые структуры постигаются в процессе непрямой коммуникации, когда работа с текстом идет как по горизонтали, так и по вертикали. Границы поля восприятия определяются читателем через активное принятие текста “на себя”. Идет отбор элемента по его диахронной значимости, но возникают культурологические “разрывы”.

В тексте практически всегда присутствуют зоны непонимания (ср. с понятием “лакуна”), из-за которых текст и текстовое пространство адаптируются к “чужой” социокультурной среде.

* * *

М.Ю. Михеев

(НИВЦ МГУ)

НЕДО- И СВЕРХ-ПОНИМАНИЕ: ЧТЕНИЕ ЧУЖОГО И ПОРОЖДЕНИЕ СОБСТВЕННОГО ТЕКСТА*

При понимании чужого высказывания возникающие недоуменные вопросы делятся на

?-почему вопросы, или заинтересованные вопросы, направленные на продолжение диалога c автором, когда я (читатель или слушатель) в целом согласен с представлением проблемы в воспринятом тексте, она мне близка (я, может быть, как раз только что думал на эту тему и был готов высказать то же самое), но не разделяю (готов поспорить), не могу взять в толк некоторые частности (Что это у вас за...?). – В данном вопросе я располагаю сведениями, в чем-то противоречащими только что приведенным и на самом деле хочу уяснить для себя какую-то деталь. – В общем случае, мои знания в некоторых существенных (или не слишком) подробностях расходятся и, как я полагаю, дополняют проблему, причем могут быть полезны собеседнику (или же мне самому, если я "запомню" суть вопроса, оставив его для себя, "на потом"). – При этом я считаю возможным, что сам автор текста способен разрешить мои сомнения (или только был бы способен это сделать – в случае, если наше общение разорвано, как при чтении книги), восполнив частное незнание, поскольку находится внутри ситуации, так сказать, "погружен" в нее и выступает вполне компетентным свидетелем, экспертом, "очевидцем" в данном вопросе, располагает исчерпывающим знанием на этот счет (знанием того, как, а не только того, что, то есть реальным знанием «по знакомству», а не только «по описанию», а в своем тексте просто что-то недосказал или не так сформулировал). Ценя диалог с ним и задавая вопрос, я отчасти ставлю себя в положение ученика, которому не грех и "поучиться" у данного авторитета, что в значительной степени, конечно, игра, но только ее и обязан поддерживать сам жанр устного вопроса. Даже и тогда, когда данный вопрос не высказан, оставаясь только заметкой в тексте (sic, nota bene итп.) и ожидая обращения к нему в следующий раз, исходный контекст истолкования для меня самого может со временем перемениться и получить разрешение.

Вторая группа вопросов – это почему- (¿), или разве- (.) вопросы, то есть возмущенные, полемически направленные вопросы, вопросы-возражения. (Иначе говоря, это то, что помещается в раздел высказывания, или замечания при устной дискуссии, после доклада.) Первые (?) можно считать относящимися к диктуму, а вторые (¿ или .) – к модусу высказывания. (При этом самые острые из критических реплик, очевидно, вообще не озвучиваются и даже не проговариваются про себя.) Сюда могут быть отнесены и риторические вопросы, когда задающий заранее уверен, что правильный ответ как бы лежит у него в кармане, что именно он (и возможно некоторые слушатели) владеют правильным решением данного трудного места, а говорящий (автор) не владеет, и важно ему на это указать: Как же, как же! Ври больше. Ну, вот еще! Ты мне еще будешь рассказывать...) В этом случае как читатель/слушатель я вполне понимаю то, что сказано в тексте (и то, про чтО сказано, семантические и прагматические презумпции, и то, чтО относительно этого говорится, собственно ассерции), но сомневаюсь в справедливости сказанного, подвергая серьезному недоверию (а то и осмеянию) саму его модальность: действительно ли такое было или только могло быть, если бы что-то (как я утверждаю, важное, не учтенное моим оппонентом) было бы иначе? Я-то уверен, что это что-то было как раз именно по-моему, и готов привести доводы, опровергающие данное высказывание, делающие его невозможным, сводящие его, как мне кажется, к абсурду и готов показать, почему заявленная автором конструкция "разваливается", я умею объяснить (или даже: открыть ему глаза – в зависимости от скромности читателя/слушателя), в чем конкретно мысль оппонента хромает или оказывается в результате несостоятельной. – Подчас это претензия на то, что знаешь предмет лучше самого докладчика, или что готов написать, говоря фигурально, "Войну и мир" чуть ли не лучше самого Льва Толстого (претензия так называемого "конгениального" читателя). Это возражения как бы закрывающие дискуссию или ведущие к кардинальной переработке самого подхода к данной проблеме.

В обоих случаях, по крайней мере, по-русски (думаю, что и на любом другом языке) можно говорить о непонимании, но если в первом случае это собственно непонимание (или недо-понимание), требующее только восполнения пропущенного звена в рассуждении, для содержательного и конструктивного продвижения вперед (здесь же, кстати, может быть и подсказка, как улучшить текст, точнее выразить заинтересовавшую меня мысль), то во втором случае перед нами прежде всего констатация несогласия с мыслями автора ("высказывание своего фэ"), что безусловно связано с определенным разочарованием в том, что сказано или написано (или даже вообще с тем, что может быть произведено данным лицом, что от него исходит), а уже вслед за этим – факультативно, при благоприятных обстоятельствах – изъяснение оснований такового своего разочарования и пояснения, как же теперь нам быть дальше. Вторая часть может вообще отсутствовать или только подразумеваться, если она каким-то сложным или вполне тривиальным образом следует, выводится, как в риторическом вопросе или во множественных разновидностях иронического высказывания. – Зашкаливающие эмоции при этом обычно препятствуют разворачиванию аргументации и хладнокровной оценке того, что следовало бы изложить перед собеседником.[1]

А теперь можно наметить незаметный перевод собственного "нарративного" текста от документальности – к художественности, или от "правды и только правды" – к очевидным вымыслам и фантазиям беллетристики. Здесь выделим следующие грани:

1) простой пересказ события, очевидцем которого был автор; 2) пересказ чьей-то чужой речи, услышанной, воспринятой от кого-то, с определенной долей отстранения и поправками ("сам не видел, точно сказать не могу, но по сведениям такого-то знаю..."), или пересказ пересказа – с вынужденным изложением далеко или близко к тексту каких-то фактов, чужих оценок, мнений (здесь может быть сколько угодно вкладывающихся звеньев);

3) комментарий – уже с собственными сравнениями, раз- и из-мышлениями, а также предположениями, забеганиями мыслью вперед, лирическими отступлениями в тексте), с явной передачей своего собственного отношения, эмоциональными оценками реального события или чьего-то высказывания. Хотя отграничить случай 3) от случаев 1) и 2) практически невозможно, но они все-таки различаются: 1) и 2) традиционно относят к научному стилю изложения, а 3) – к "худлиту". В развитие предыдущего – 4) перенесение автором на какое-то реальное лицо в "документальном" тексте, например, на персонажа воспоминаний, своей собственной оценки события или же чьей-то чужой речи, мысли, а также, наоборот, “читательское” перенесение – уже на себя самого, чьей-то чужой (вычитанной) точки зрения. Иногда это бессознательная подмена, заимствование чужого мнения, чужого вúдения ситуации, а иной раз – вполне осознанная и даже считающаяся "творческой" операция, перевоплощение. Именно с этим видом трансформации, очевидно, имеет дело писатель, когда происходит наследование, или передача свойства, поступка, мотива, целого эпизода от одного (реального) лица другому (персонажу) или от какого-то одного воображаемого – другому воображаемому же. Наконец, 5) – перетасовка, мена местами в пространстве и времени (или в действующих лицах) внутри данного "документального" эпизода с обобщением или с подменой степени выраженности какого-то свойства, поступка, мотива, с доведением их до "логического конца" (так, например, наделение человека характеристиками, подготавливающими читателя к отнесению персонажа к узнаваемым, рельефным художественным "типам" – условно говоря, к злодеям или героям. Это – проективное – добавление (или, наоборот, усечение), всегда исходящее из соображений аналогии, делается на основании бывших в реальности (или только угадываемых, домысливаемых) деталей, свойств, поступков, мыслей персонажа и самого автора. Это, так сказать, уже сновидческая или провидческая действительность. Так создаются типические образы – лиц, поступков, обстоятельств и достигается художественная «правда». (Иначе это можно назвать "всеобщей теорией вранья".)

Рассмотренные ?-почему вопросы существенны для порождения текста на этапах 1-2, тогда как противопоставленные им ¿-разве или .-почему вопросы уже, скорее, на этапах 3-5, когда "понимающий" субъект, что называется, дает себе волю и в его понимание помимо (или вовсе без вмешательства) интеллекта вмешиваются эмоции.

* * *

Ю.В. Мочалова

(кафедра психологии личности факультета психологии МГУ)

ЛИЧНОСТНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПОНИМАНИЯ СООБЩЕНИЙ СМИ ЧЕЛОВЕКОМ

Интерпретативные коды понимания личностью смысла и сути сообщений СМИ состоят в тесном родстве с личностными конструктами человека, репрезентирующими в индивидуальном сознании уникальную картину мира личности. Глобалистический дискурс СМИ предоставляет в распоряжение личности рефлексивные средства интеллектуального анализа реальности, отнюдь не сопряжённые с её собственным опытом. Реализуя данный механизм воздействия, СМИ как социальный институт с его глобалистическим корпоративным кодексом ценностей актуализируют возможность не только манипулировать общественным мнением, но и оказывать влияние на духовную сферу внутреннего мира личности.

* * *

Арто Мустайоки

(Хельсинкский универтитет)

ДЕЛАЮ ВИД, ЧТО (НЕ) ПОНИМАЮ: НАБЛЮДЕНИЯ НАД (НЕ)ПОНИМАНИЕМ КАК ПРЕДМЕТОМ МЕТАКОММУНИКАЦИИ

Когда говорящий не понимает, что говорит, а слушающий делает вид, что понимает говорящего, – это метафизика. (Комсомольская правда; 26.02.2003; 35)

“Я гораздо больше не понимаю, чем понимаю”. И это не только Михаил Плетнев, и не столько он, а все мы. Некоторые просто делают вид, что “понимают”, и убеждают в этом общество. Но мне кажется, в России “не понимать” более БЕЗВРЕДНО, чем “понимать” или делать вид, что понимаешь. Утверждение, на первый взгляд, спорное, но, к сожалению, уже неоднократно подтвержденное практикой жизни последних лет. (Владимир Хотиненко. Журнал Персона, Москва; 22.11.1999; 12)

Если бы мы всегда понимали друг друга, глагол понимать был бы не нужен. Его высокая частотность в речи свидетельствует о том, что говорящий то и дело считает нужным рассказывать о ситуации / положении дел понимания или непонимания. Понимание представляет собой сложный психологический процесс. Это отражается и в речи, когда оно является ee предметом. В речи о (не)понимании можно выделить некоторые типовые случаи, состоящие из трех уровней рассмотрения. Так, в высказываниях

(1а) Игорь (не) понимает математику;

(1б) Игорь (не) понимает Лизу;

(2) Игорь (не) понял, что Лиза сказала

можно выделить следующие слои с разными ролевыми структурами действующих лиц:

_· метакоммуникативная ситуация (MКS), в которой Рассказчик (teller, T) передает Реципиенту (R_MКS), что P₂ имеет / имело место;

_· положение дел P₂ – Игорь, условно называемый Экспериенсером (E), (не) понимает P_1;

_· положение дел P₁ – в случае (1а) это “сущность математики”, в случае (1б) “поведение Лизы”; в случае (2) то, что Лиза (Агенс речи, А) сказала Игорю (Реципиент, R_КS) в коммуникативной ситуации KS.

Учитывая важность человеческого взаимопонимания, не удивительно, что E иногда считает целесообразным делать вид, что не понимает (3) или понимает (4) P₁.

(3) При этом "партия замороженных" или не понимает, или только делает вид, что не понимает, что цена их популизма – это страдания и гибель людей. (Аргументы и факты; 22.01.2003; 04 (1161))

(4) Мужчины любят делать вид, что они все понимают, даже если это не так. (Аргументы и Факты (АиФ) / АиФ-дайджест); 06.07.2001; 72)

То, что человек обманывает, делая вид, что (не) понимает, – проявление своего рода лицемерия, притворства, неискренности и неистинности. На этой основе такое поведение можно считать нежелательным, дурным, нарушающим постулаты общения. С другой стороны, оно может быть истолковано также как прием коммуникативной стратегии. Это становится очевидным на основе примеров, в которых дается совет поступать так (5–6).

(5) Техника выживания. Самое разумное – на корню пресекать любые знаки внимания и ухаживания. Делай вид, что ты не понимаешь его намеков. И постоянно переводи разговор в деловое русло. В конце концов он махнет на тебя рукой и будет относиться исключительно как к профессионалу. (Дочки-матери / приложение к АиФ; 17.06.2002; 023)

(6) Запаситесь чувством юмора, а лучше делайте вид, что не понимаете ядовитых намеков. (Провинциальный Репортер (Липецк); 05.12.2001; 49(142))

Можно различать коммуникативные стратегии на двух уровнях. Если Рассказчик является одновременно и E, мы можем быть уверены, что притворство входит в его коммуникативную или поведенческую стратегию (7–9). Когда Т и Е – разные лица, такое толкование иногда тоже очевидно (10–11). Однако есть случаи, в которых речь идет не обязательно о стратегии Е, а об интерпретации им P₂ (12).

(7) - И как вы общаетесь с молодежью, изъясняющейся на сленге? Лев Дуров: Делаю вид, что не понимаю их. Говорю: "Чего-чего? Повтори!" Тогда они начинают стесняться и переходят на нормальный русский язык. (Аргументы и факты; 22.01.2003; 04 (1161))

(8) - Я стал все чаще попадать в неловкие ситуации со знакомыми, которые при мне обсуждали книги Акунина, а я вынужденно делал вид, будто не понимаю, о чем речь. (Комсомольская правда; 06.10.2000; 185)

(9) Делая вид, что ничего не понимаю в телефонном сексе, начинаю улыбаться, а Ира говорит романтически о своей работе. (Правда Севера; 11.03.1999)

(10) Здесь все начинают дико хохотать, исключая тех, кого это касается. Они криво улыбаются, делая вид, что понимают шутку. (Курская правда; 18.03.1999; 40)

(11) Все 18 рыбаков поначалу делали вид, что ни слова не понимают по-русски. (Факты и комментарии. (Киев); 05.04.2000)

(12) Марадону обвиняют в неуплате налогов, а он продолжает делать вид, что ничего не понимает. (Советский Спорт; 13.01.2001)

Иногда ясно, что мы имеем дело не с коммуникативной стратегией Е, а с интерпретацией Р (13). Употребляя выражение делать вид, рассказчик старается подчеркнуть глупость непонимания этого факта.

(13) Надо быть клиническим идиотом, чтобы не понимать это, или законченным “демократом”, чтобы делать вид, что не понимаешь. Управление страной – как и управление ее технологической системой – нормальный труд для нормальных людей. И только “демократы”, с их полнейшей безответственностью и бездарностью не способны выполнять дело, за которое они взялись. (Советская Россия, Москва; 20.01.1998: 22:00; 8)

Рассказчик может специально обратить внимание на то, что E не использовал возможность мнимого понимания (14). В примере (15) Т рассказывает о своей стратегии вести телевизионное интервью: в нее не входит лицемерное понимание того, что непонятно.

(14) Такой вариант устроил, но что-то надломилось в их отношениях, и как Наташа ни старалась делать вид, что все нормально, умом она понимала, что ничего нормального нет. (Семья, Москва; 13.01.1999; 3. Автор – Вика Чехова)

(15) Доренко: Да, я знаю, я знаю прекрасно, о чем вы говорите и поэтому не буду делать вид, что не понимаю вопроса. (ЦРПИ. Мониторинг телеэфира. НТВ; 29.12.2000; 19.45.00)

В докладе будет проведен более полный анализ рассматриваемых и подобных случаев на материале из системы “Интегрум”.

* * *

Ю.В. Николаева

(ОТиПЛ МГУ, Москва)

Зачем в разговоре нужны жесты (на материале корпуса устных текстов)

Работа посвящена использованию в устной коммуникации иллюстративные жестов (сопровождающих речь), и построена на материале русского языка. В результате изучения корпуса устных монологических текстов были сформулированы закономерности использования таких жестов в высказываниях (в каких высказываниях какие жесты появляются, с какими словами), описаны их функции и имплицитные значения, которые определяются типом (в частности, формой) жеста.

Многие исследователи отмечали важность невербальных компонентов коммуникации. Так, американский исследователь А. Бирдвистелл (Birdwhistell, 1970) пришел к выводу, что вербальное общение в диалоге занимает менее 35%, а более 65% информации передается с помощью других средств. По его данным Франсуа Сюлже (Sulger 1996), в 55% случаев информация поступает через невербальные сигналы (жесты, мимику, позы, движения) а в 38% – через интонацию, и только 7% приходится на смысл звучащих слов.

Были проведены эксперименты (Cassel et al. 1998), которые показали, что информация, передаваемая с помощью иллюстративных жестов, обычно не осознается, хотя используется слушающим при построении собственного ментального представления наравне с языковой. В упомянутом эксперименте был записан на пленку монолог (пересказ мультфильма), а затем в видеоряд были внесены изменения: некоторые жесты были заменены на противоположные по значению (например, "берет" вместо "дает", "хватает" вместо "зовет"). В результате испытуемые от 30% до 54% таких измененных высказываний интерпретировали на основе жестов, а не слов, сами того не замечая.

Очень много исследований в области жестов проведено на материале американского английского, ведутся масштабные разработки в Америке и в Европе (в Германии) на предмет построения программного обеспечения, которое могло бы "разговаривать" с человеком на естественном языке, понимая и жесты, и движения глаз. Наше исследование является одним из первых в данном направлении на русском языке.

Нами был создан корпус устных текстов, которые были переведены в цифровой формат, затранскрибированы и разделены на предикации (простые предложения). На основании имеющихся многочисленных классификаций иллюстративных жестов нами была создана еще одна, и затем для каждого типа жестов был описан типичный контекст по таким параметрам, как:

В высказываниях какого типа эти жесты обычно появляются (непосредственно описывающих развитие сюжета, относящихся к взаимодействию собеседников, описывающих состояние говорящего, или просто речевые сбои и разные заикания).

В рамках высказывания – в какой части, с какими словами (части речи, семантика глаголов, если это имя – называет оно нового или уже известного слушателям персонажа), и т.п.

В результате было предложено такое описание для разных типов иллюстративных жестов:

Дейктические жесты (когда говорящий "показывает пальцем") обычно соответствуют уже упоминавшимся действующим лицам, причем не обязательно, чтобы они присутствовали при разговоре (таким образом говорящий как бы призывает слушающего связать это упоминание референта с предыдущим). Иногда говорящий может использовать такие жесты и с упомянутым впервые референтом, в таких случаях обычно это упоминание – единственное и не имеет большого значения в дальнейшем (говорящий как бы говорит: "ну, этот… ты его знаешь… не важно…").

Изобразительные жесты (когда говорящий что-то "рисует") в воздухе, так что жест передает какую-то информацию дополнительно к словам, наоборот, обычно сопровождают самые важные и ключевые моменты в рассказе, помогая говорящему сформулировать свою мысль, а слушающему – понять.

Есть жесты (однократные "удары" – короткие рубящие движения), которые единственные из всех жестов тяготеют к сопровождению речевых сбоев, повторов, "слов-паразитов". По нашему мнению, такое использование жестов показывает слушающему, что говорящий еще не закончил и не передает право слова, даже если в данную минуту ничего не говорит, а только мычит.

Еще один тип жестов (названный нами "регуляторы") может использоваться для подчеркивания связей между отдельными фрагментами рассказа.

* * *

В.И. Озюменко

(кафедра иностранных языков юридического факультета Российского университета дружбы народов, Москва)

ВЫРАЖЕНИЕ ЭМОЦИЙ ГРАММАТИЧЕСКИМИ СРЕДСТВАМИ

Умение понять эмоции собеседника – составная часть межкультурной коммуникативной компетенции, которая необходима как для успешной коммуникации, так и для переводческой практики. Этот факт является одной из причин того, что в последнее время национально-культурные особенности проявления эмоций и средства их выражения подвергаются самому всестороннему исследованию, при этом основное внимание чаще всего уделяется лексике, фразеологии, интонации. Как правило, вне поля зрения оказываются грамматические средства языка, которые также могут передавать различные эмоции участников коммуникации. В докладе планируется проиллюстрировать данный тезис на примере английского языка.

Английский язык, как известно, является в большей степени рациональным, чем эмоциональным, он обладает меньшим набором языковых средств для выражения эмоций, чем многие другие языки, включая русский. Очевидно, в них нет большой потребности, поскольку одной из особенностей английской коммуникативной культуры является эмоциональная сдержанность. В английской культуре не приветствуется открытое проявление эмоций, возможно, поэтому эмоции в английском языке часто выражаются имплицитно, что не всегда легко почувствовать представителям русской лингвокультуры, для которых открытое выражение эмоций, напротив, является одной из важнейших культурных ценностей.

Как показывают наши наблюдения, в английском языке эмоции зачастую выражаются при помощи грамматических средств: временных форм глагола, вспомогательных глаголов, порядка слов в предложении, инверсии и др.

Среди первостепенных грамматических средств выражения эмоций можно назвать нетрадиционное употребление временных форм: времена группы Continuous вместо Simple, прошедшее время вместо настоящего, будущее время вместо настоящего, прошедшее вместо инфинитива. Эти факты не всегда ощущается и учитывается русскими учащимися, что приводит к неточностям при переводе текста и, что еще более существенно, к неверному восприятию эмоционального состояния собеседника в процессе общения. Активное использование таких средств в продуктивной речи представляется и вовсе непосильной задачей для многих из нас.

Подобные отклонения от нормы, на первый взгляд кажущиеся незначительными, на самом деле весьма существенны. Письменный текст лишен тех первостепенных способов передачи эмоций, какими обладает устная речь – интонация, тембр голоса, мимика, жесты и т.д. Именно поэтому автор текста выискивает другие возможные средства языка для передачи тех или иных оттенков чувств. Для русского читателя, привыкшего к более эксплицитному выражению эмоций, данные средства не всегда являются видимыми и явными, и зачастую они попросту игнорируются.

Таким образом, при анализе английского текста, при работе над переводом, необходимо уделять особое внимание всем нетрадиционным грамматическим явлениям. Следует исходить из того, что для английского языка характерна четкая структурированность предложения и любые отклонения от нормы являются неслучайными. Они несут дополнительный информационный фон, сигнализируют о том, что в предложении скрыт какой-то подтекст, часто эмоциональный, заметить и передать который – задача переводчика.

* * *

П.Б. Паршин

(Московский государственный институт международных отношений)

К ТИПОЛОГИИ ПОНИМАНИЯ РЕКЛАМНОГО СООБЩЕНИЯ

1.  Мне уже приходилось констатировать присущую исследователям склонность изучать конкретные процессы понимания преимущественно на материале “высокого” искусства (при желании нетрудно было бы составить список излюбленных авторов). С пониманием (sic!) относясь к такого рода преференциям, трудно, однако, не заподозрить, что, во-первых, большинству людей чаще приходится иметь дело с этими процессами в повседневном общении и в массовой культуре и, во-вторых, природа их в этих сферах если чем-то и отличается от их природы в “высокой” культуре, то представляет ничуть не меньший интерес.

2. Между тем, если процессы понимания бытового диалога в последние два-три десятилетия все-таки стали предметом научного изучения (см. обзор в [1]), то процессы понимания рекламы – при всем ее глубоком проникновении в жизнь современных обществ и болезненном переживании такового проникновения – если как-то и затрагиваются исследователями, то в рамках по-другому поставленных задач и осмысляются в других терминах: неспроста слово “понимание” отсутствует в предметных указателях стандартных учебников по рекламе.

3.  Некоторое исключение составляют работы авторов с филологическим бэкграундом (напр., [2-3]). Относясь к их числу, я хотел бы – не претендуя не только на исчерпание темы, но даже на отчетливую постановку вопроса – поделиться соображениями относительно некоторых противопоставлений, существенных для описания процессов понимания рекламного сообщения (далее РС). Сказанное ниже по большей части хорошо известно, однако обычно не рассматривается в рамках какой бы то ни было концепции понимания.

4.  Начать необходимо с двух особенностей рекламной коммуникации, существеннейшим образом влияющих на процесс понимания РС. 4.1. Первый – это характер экспозиции реципиента сообщению: чаще всего РС предъявляется реципиенту безо всякого желания с его стороны. Впрочем, необходимо отметить, что существуют и ситуации добровольной экспозиции, что уже создает предпосылки для типологизации. Добровольно к рекламе обращаются, как минимум, в трех случаях: (а)  как к источнику вполне релевантной информации (на том стоят газеты, публикующие индивидуальные строчные РС, типа “Из рук в руки”, но применительно к некоторым товарным категориям можно представить себе и целенаправленный поиск в изданиях, публикующих корпоративную рекламу – например, поиск ресторана, кафе или автосервиса); (б)  как к произведению, представляющему профессиональный или эстетический интерес (так смотрят сборники “Каннских львов”, читают некоторые журналы по рекламе или пересматривают понравившиеся ролики; ср., впрочем, ниже); и (в)  – хотя это совсем маргинальный случай – как к обычному сообщению в ряду других, что можно представить себе в том случае, если реципиент либо не распознает рекламу как таковую (см. ниже), либо не имеет никакой специально выработанной установки в ее отношении (не исключено, что так РС могут восприниматься детьми). 4.2.  Вторая существенная особенность, не являющаяся, разумеется, исключительной особенностью рекламы, но важная для типологии ее понимания, – это полимедиальность рекламы, которая почти никогда не существует в рамках какой-то одной знаковой системы и чаще всего предполагает взаимодействие вербального текста с изображением, просодией, различного рода средствами верстки (метаграфемикой). Единственным, по-видимому, исключением – использование только изображения – является предметная наружная реклама в виде увеличенной реплики объекта, относящегося к релевантной товарной категории и выставленной непосредственно у места продаж. Даже не вдаваясь в тонкости (ср., в частности, [2: 214-224]) можно с уверенностью утверждать, что характер взаимосвязи текста и изображения весьма небезразличен для типологии понимания РС.

5.  Следующий очевидный вопрос касается того, что, собственно говоря, означает “понимание РС”? Отвечая на него, можно отчасти опираться на типологии понимания, разработанные философами и специалистами по когнитивной науке (напр., [4] ) и говорить об уровнях понимания. 5.1.  Низшим уровнем естественно считать распознание иллокутивного намерения, то есть понимание того, что сообщение является рекламным (Ты что, не понял? Это же реклама! – реплика вполне естественная). Конечно, очень часто рекламный статус специальным образом маркируется (это может даже предписываться законодательно), но отнюдь не редки сообщения, рекламная природа которых вуалируется или (редкий случай) строится таким образом, чтобы реципиент распознавал ее не сразу и за счет этого получал некоторое удовольствие. 5.2. Следующим уровнем естественно считать понимание концептуального содержания РС. Процессы такого понимания весьма разнообразны. В первом приближении различаются (а) понимание имиджевых РС (классический пример – реклама сигарет Мальборо), сводящихся – грубо говоря – к общему для всех имиджевых РС утверждению ‘Потребляй рекламируемый товар, и ты приобщишься к отображенным на рекламе ценностям’; (б) понимание РС с эксплицитным утверждением (Внешэкономбанк. Будущее создается сегодня; столь незамысловатые решения ныне встречаются редко); и (в) понимание РС, предполагающее запуск различного рода инференциальных процессов, часто вовлекающих сопряжение текста и изображения. Большинство современных РС в печатных СМИ (они в наибольшей степени допускают уделение рекламе некоторого времени и поэтому тяготеют к большей когнитивной сложности) относятся именно к этой категории, внутри которой можно выделит множество разновидностей. В частности, возможна типологизация по предполагаемым когнитивным операциям (сканирование базы знаний; концептуальный вывод; прагматический вывод; различного рода импликации, ср. [2: 95-108]; осознание (см. ниже) метафор и аналогий и проч.). 5.3. Отдельным уровнем понимания РС, причем очень важным, хотя и не всегда реально имеющим место (в терминах противопоставления “продающей” и “фестивальной” рекламы третий уровень – “фестивальный”, хотя на само-то деле хорошая “фестивальная” реклама порой бывает очень даже продающей), является рефлексия формы РС. Важность рефлексии формы непосредственно следует из недобровольности экспозиции: если восприятие рекламы не добровольно, то на ее понимание на уровнях выше первого дают основание надеяться три (если не вникать в подробности) основных стратегии: “силовая”, когда рекламы очень много и она очень навязчива; “стратегия просачивания”, когда РС не воспринимается как таковое; и “эстетическая стратегия”, когда компенсацией (платой) за внимание к (и в идеале понимание) РС выступает удовольствие от осознания того, насколько оригинально (красиво, изобретательно) оно сделано. Представляется, что в рекламе самостоятельная значимость формы важнее, чем в любых других видах словесного и парасловесного творчества: на то, что кто-то ознакомиться с рекламой исключительно в силу ее эстетических достоинств, шансов больше, чем на то, что кто-то, не являющийся совсем уж эстетом, прочтет из этих соображений художественный текст. 5.4.  Вполне очевидно, что понимание РС, как и всякого текста, может включать в себя и уровень межличностной рефлексии, на котором из РС извлекаются уже сведения о рекламисте и/или рекламодателе, о том, как он представляет себе свою целевую аудиторию и т.д.; причем, как всегда, такое понимание может быть как запрограммировано автором сообщения, так и осуществляться вопреки его намерениям. Иногда на этом уровне открываются возможности для альтернативных пониманий, которые также могут быть как случайными, так и носить характер рефлексивной игры.

Автор рассчитывает проиллюстрировать доклад примерами рекламных сообщений.

Литература:

1. Кибрик А.А., Паршин П.Б. Дискурс // Электронная энциклопедия “Кругосвет” (www.krugosvet.ru).

2. Пирогова Ю.К., Баранов А.Н. и др. Рекламный текст: семиотика и лингвистика. – М., 2000.

3. Морозова И.Г. Рекламный сталкер. – М., 2002.

4. Назаретян А.П. К информационному анализу понимания текста // НТИ. Сер. 2. 1977, № 2.

* * *

Ю.К. Пирогова

(Международный институт рекламы, Москва)

СХОДСТВО ТОВАРНЫХ ЗНАКОВ ДО СТЕПЕНИ СМЕШЕНИЯ (ОПЫТ РАЗРАБОТКИ МЕТОДИКИ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ)

Достаточно высокая степень сходства и частичное совпадение двух товарных знаков, зарегистрированных в одном классе МКТУ, является распространенным явлением. Поскольку по закону РФ “О товарных знаках, знаках обслуживания и наименовании мест происхождения товаров” сходство до степени смешения не допускается, возникает необходимость проведения специального исследования. Патентоведы используют упрощенную процедуру сравнения товарных знаков и поэтому в целом ряде случаев они не могут дать аргументированного ответа на вопрос о возможном смешении товарных знаков потребителями. Нередко они обращаются за помощью к лингвистам, психологам и даже нередко к специалистом по графическому дизайну. В силу этого все актуальнее становится задача разработки и апробации прикладной методики анализа товарных знаков, которая смогла бы учитывать особенности патентного права, а также современные семиотические, лингвистические, коммуникативные и психологические теории.

Причины появления сходных товарных знаков могут носить как объективный, так и субъективный характер. Так, количественный рост торговых марок приводит к снижению потенциала их дифференциации, что в свою очередь отражается и на характеристиках в терминах сходств/различий новых регистрируемых ТЗ. Стремление разработчиков ТЗ использовать признаки категориальной принадлежности также ведет к формированию существенной зоны вербальных и невербальных пересечений. Кроме того, разработчик товарного знака имеет весьма ограниченный доступ к сведениям о корпусе зарегистрированных товарных знаков, поэтому он не может учесть возможные варианты совпадений и сходств. Важно учитывать, что высокая степень сходства ТЗ может оказаться не только случайной, но и сознательно контролируемой в целях манипуляции.

Основную проблему для исследования представляет тот факт, что потребители идентифицируют торговую марку, а патентоведы и юристы оперируют понятием товарного знака (ТЗ). Между этими двумя понятиями имеются существенные различия.

В докладе понятие “сходство до степени смешения” рассматривается с процессуальной точки зрения, что позволяет выделить несколько прототипических ситуаций смешения. Мы исходим из того, что сходство ТЗ до степени смешения должно определяться только по отношению к ситуациям, в которых: а) у потребителей данной товарной категории выражено марочное предпочтение; б) два сравниваемых ТЗ принадлежат различным владельцам; в) между этими ТЗ имеется сходство, обеспечивающее для потребителей возможность установления между соответствующими им торговыми марками отношений референциального тождества или референциальных отношений гипонимического типа.

Методика исследования ТЗ, предлагаемая в данном докладе, включает несколько этапов анализа, совмещающих семиотические, лингвистические, коммуникативные, психологические и юридические аспекты.

Этап 1. Определение сравниваемых объектов и их сегментирование.

1.1. Выявление типов сравниваемых товарных знаков (словесные, изобразительные, комбинированные, объемные; названия / слоганы). Сходство устанавливается не только между однотипными, но и между типологически различными объектами патентной защиты. Сопоставление различных типов товарных знаков – процедура более сложная, чем сопоставление однотипных.

1.2. Выявление охраняемых и неохраняемых элементов ТЗ. Такие сведения содержатся в патентных свидетельствах. Важно учитывать, что рядовой потребитель не располагает сведениями такого рода и воспринимает торговую марки как целое (зачастую даже не зная, какая ее часть является ТЗ), в то время как с юридической точки зрения лишь отдельные составляющие ТЗ обладают дифференциальной силой и охраняются.

1.3. Выявление наличия/отсутствия словесных обозначений в составе ТЗ. Условимся считать, что ТЗ имеет словесную часть, если в его составе обнаруживается хотя бы один элемент, идентифицируемый потребителями как буква или цифра (напр., обувные магазины “Ж”, сок “2:0”). Цифровые комбинации имеет смысл рассматривать как словесные обозначения, поскольку они могут быть “прочитаны”, в отличие от изобразительных элементов.

1.4. Выявление наличия/отсутствия изобразительной части в составе ТЗ.

1.5. Выявление коммуникативного статуса и роли (иерархического положения) словесных и изобразительных элементов ТЗ в составе знаков идентификации торговых марок. (Ср., например, торговые марки “Platinum” и “Русский стандарт Platinum”.)

Этап 2. Выявление интегральных признаков товарных знаков в пределах товарной категории. Изучаются различные торговые марки и определяются типы знаков, которые в данной категории могут быть отнесены к родовым, общеупотребительным и описательным: для словесных, изобразительных и объемных товарных знаков.

Этап 3. Изучение словесной части сравниваемых ТЗ и ее сегментирование.

3.1. Выявление границ словесной части и характера ее сегментирования.

Границы словесной части для большинства ТЗ определяются однозначно. Однако встречаются и случаи смешения буквы и цифры, букв различных алфавитов, словесной и изобразительной составляющих, которые создают возможность неоднозначного сегментирования (напр., варианты ЭGLE). Благодаря неоднозначности выделения словесной части возникает возможность манипуляции сознанием потребителя (“Toka 1”).

3.2. Выявление номинативного типа каждого из сравниваемых словесных обозначений (умеренно описательные, высокоассоциативные, слабоассоциативные, мимикрии, заимствованные из другой сферы, искусственно сконструированные) и их дифференциальных признаков.

3.3. Выявление сходств и различий словесных обозначений ТЗ, а также наличия/отсутствия отношений словообразовательной мотивации между ними. Их характеристика в терминах интегральных и дифференциальных признаков. Учитываются графические признаки, фонетические, грамматические, структурные и семантические признаки, а также коммуникативные признаки.

Этап 4. Анализ исполнения словесных обозначений ТЗ (логотипов). Изучается шрифтовое решение; цветовое решение; закрытый/открытый характер знака; характер размещения словесного обозначения на товаре. (Напр., Nescafe и Newcafe).

4.1. Выявление дифференциальных признаков исполнения для каждого из сравниваемых ТЗ; 4.2. Выявление сходств и различий исполнения ТЗ, а также их характеристика в терминах интегральных и дифференциальных признаков.

Этап 5. Изучение изобразительных составляющих ТЗ и характера их соединения со словесной составляющей. Анализируется состав изобразительных элементов, их форма и цвет, характер взаимного размещения; проводится анализ категоризации изображения как целого через объекты и фреймы. Изучается взаимное расположение вербальной и невербальной составляющих, семантика целого, характер размещения на товаре. (Напр., ТЗ “Слобода” и “Rama”).

Этап 6. Анализ коммуникативно-психологической значимости сходств и различий ТЗ. Идентифицируется сходство в зоне дифференциальных vs. Интегральных признаков; в коммуникативно приоритетной vs. неприоритетной позиции; мнемонически значимое vs. незначимое сходство и т.д. На данном этапе привлекается теоретический аппарат целого ряда современных коммуникативных и психологических теорий.

Применение данной процедуры анализа позволяет также разработать предложения по выбору типов эксперментальных психологических методик, релевантных для каждого случая.

* * *

А.Д. Плисецкая

(кафедра словесности Высшей школы экономики, Москва)

РОЛЬ ИНОЯЗЫЧНЫХ СЛОВ В ПЕРЕВОДНЫХ СТАТЬЯХ ИЗ ГЛЯНЦЕВЫХ ЖУРНАЛОВ: К ПРОБЛЕМЕ ПОНИМАНИЯ “ГЛАМУРНЫХ” ТЕКСТОВ

В настоящей работе мы стремимся показать влияние иноязычных слов на язык современных российских СМИ, прежде всего – молодежных и “глянцевых”, через призму переводческой деятельности (на примере перевода статей из французского журнала Jalouse на русский язык). Рассматривая перевод одновременно как когнитивный процесс и диалог культур, а языковую картину мира – как отражение культуры, мировоззрения и национальных стереотипов говорящих, мы исследуем проблему слов и выражений “второго иностранного языка” в тексте оригинала и предлагаем классификацию англицизмов, которая поможет определить их место в “гламурном” типе дискурса СМИ и выявить стратегии создания и понимания подобных текстов.

1. До последнего времени перевод рассматривался преимущественно как явление, имеющее отношение исключительно к языку (см. В. Комиссаров). Безусловно, ключевой инструмент переводчика – язык, однако, как заметил Д. Робинсон, “мы переводим не слова, а то, как люди ими пользуются”. Перевод – феномен, затрагивающий ключевые проблемы понимания: будучи сложным коммуникативным актом, где переводчик одновременно выступает как получатель и отправитель информации, он представляет собой задачу высшей сложности, по сути невыполнимую: искажения и “шумы” в такой коммуникации, неверное понимание сообщения конечным получателем практически неизбежны. Современные достижения лингвистики, теории коммуникации, когнитивной науки помогают включить в исследование механизма переводческой деятельности факторы, затрагивающие не только лингвистику, но и целый комплекс гуманитарных наук, связанных с проблемами познания и понимания.

2. Существует множество экстралингвистических проблем, с которыми вынужден сталкиваться переводчик, работая над текстом: социокультурные аспекты, требования заказчика, целевая аудитория и т.д. Эти проблемы особенно актуальны, когда речь идет о переводе публицистических статей, т.к., во-первых, дискурс СМИ наиболее подвижен и чутко реагирует на социальные и политические изменения, а во-вторых, именно в публицистическом стиле реализуется, помимо коммуникативной функции языка, и функция воздействия на адресата – широкую, массовую аудиторию.

3. Если анализировать такое явление современного дискурса СМИ, как “гламурные издания”, то можно увидеть, что это особая система со своим языком, кодами, целеустановкой и аудиторией. По мнению М. Кронгауза, современный русский язык “пережил три волны: бандитскую, профессиональную и гламурную”. Влияние глянцевых журналов на язык и стиль молодежи и богемы несомненно. За блестящими обложками и выдержанными в едином стиле текстами гламурных изданий скрывается “сладкая” картина мира, где нет страданий, а главная ценность – мода.

4. Среди собственно языковых особенностей не только русских, но и французских “гламурных” изданий можно выделить обилие сленга, профессиональных выражений дизайнеров и других работников индустрии моды, оценочных эпитетов и заимствований, как правило, англицизмов. Англоязычные выражения в русскоязычных изданиях зачастую пишутся в тексте латиницей без перевода и каких-либо примечаний (лишь иногда выделяются курсивом): world music, after-party, fund-raiser и т.д. В других случаях английские слова транскрибируются или транслитерируются, и снова в большинстве случаев – без каких-либо пояснений: препресс, байер и т.д. Очевидно, такое обращение авторов с иноязычными словами имеет целью привлечь определенную, узкую, “осведомленную” аудиторию: тех, кто знает если не английский язык, то, по крайней мере, “кодовые” словечки из популярной или профессиональной сферы.

5. Одна из ключевых проблем при переводе французского “глянцевого” издания Jalouse, предназначенного, как говорят сами его создатели, для “продвинутой молодежи”, – обилие англоязычных заимствований: французы-пуристы вставляют английские слова в тексты, как правило, без курсива и кавычек. Проблема, стоящая перед переводчиком – переводить ли английские слова, которые французы предпочли оставить без изменений?

6. Задача настоящей работы – попытаться классифицировать англоязычные заимствования, появляющиеся в журнале Jalouse – это поможет определить, в каких случаях переводчику уместнее находить оригинальный эквивалент, давать кальку, транскрибировать и оставлять их без изменений. Можно выделить несколько групп:

1) Реалия, ставшая интернациональной, но пришедшая во Францию и в мир из английской или американской популярной культуры: pin-up, star, shopping, jet-set, gangster rap, bed and breakfast

2) Профессионализмы – marketing, cash, design hotel, make-up, designer.

3) “Национальный колорит” – doughnut, dandy, backgammon, L’Americaine des fifties, “baby face” (об английской модели – неслучайно в кавычках).

4) Цитата – “golden couple”

5) Заимствование, ставшее словарным – packaging, strip-teaseuse.

6) Бренд – Top Shop.

7) Поговорка, цитата, аллюзия – the show must go on.

8) Слово или выражение, пришедшее во французский не вместе с реалией, но употребляющееся параллельно с французским словом и иногда обрастающее французским аффиксом – оно может переходить в группу Д., т.е. становиться словарным: shoppeuse, week-end, people, food, cheap. Возможные прагматические причины – удобство (короткое емкое слово); иной оттенок значения; создание каламбура (chip music – cheap music); а также стремление сделать повествование гламурным, подчеркнув принадлежность аудитории и автора к особой касте знатоков “культовых” иностранных словечек, ставших своеобразным интернациональным кодом “тусовки”. “Глобализация в языке” проявляется в разностороннем влиянии английского и американского сознания (через популярную культуру, экономику, бизнес, политику, рекламу).

7. В дальнейшем представляется целесообразным создать глоссарий наиболее частотных заимствованных слов с вариантами их толкования и возможными русскоязычными эквивалентами. Данная работа окажет существенную помощь в понимании механизмов создания и толкования “гламурного дискурса”.

* * *

Е.Э. Разлогова

(НИВЦ МГУ)

К ВОПРОСУ О РАСПОЗНАВАНИИ В ТЕКСТЕ СТИЛИСТИЧЕСКИХ ФИГУР, ВОЗДЕЙСТВУЮЩИХ НА ОТНОШЕНИЕ ТЕКСТ /ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Традиционно рассматривается четыре типа стилистических (риторических) фигур (или фигур речи):

- фигуры, преобразующие форму слова

- фигуры, относящиеся к сочетанию слов

- фигуры, воздействующие на значение слова (в основном тропы)

- фигуры, касающиеся соотношения текста и действительности

Последний класс фигур (в отличие от трех первых) часто не имеет формальных показателей в тексте. Именно в силу этого обстоятельства их обнаружение и понимание представляются затрудненными. Это так называемые фигуры мысли или металогизмы. Такие фигуры определяются специфическим, искаженным соотношением дискурса и действительности. Сюда относятся антифраза, ирония, гипербола, литота, аллегория, металепсия, эвфемизм и др.

Мы покажем, что во всех этих случаях высказывание совмещает в себе то, что можно было бы назвать прямым и переносным смыслом, или значением.

В некоторых случаях при сохранении базовой семантики высказывания отличие прямого от переносного может затрагивать только сферу истинностного значения высказывания (антифраза, некоторые виды литоты).

В других случаях истинностное значение остается неизменным, однако исходная семантика не сохраняется и преобразуется определенным образом, например, суждение заменяется своей причиной или следствием в случае металепсии, претерпевает конкретизацию в другой предметной области (аллегория), “плохое” заменяется “нормальным” (эвфемизм) и т.п. Сюда же можно отнести замену конкретного варианта высказывания обобщенным и прочие стилистические приемы.

Фигуры мысли (как и фигуры других типов) нарушают некоторые постулаты “нормального общения”, накладывают большую нагрузку на адресата, вынужденного локализовать фигуру (что особенно сложно с в этом случае) и декодировать ее.

Базовые логические фигуры (антифраза, литота) могут быть использованы для получения различных эффектов, например, в иронических контекстах, или вежливых высказываниях.

* * *

Р.И. Розина

(Институт русского языка РАН, Москва)

ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ НА УЛИЦАХ МОСКВЫ

Доклад посвящен проблемам понимания, возникающим в современной городской среде. Рассматриваются различные типы иноязычных вкраплений в современные городские вывески и рекламу. Ставится вопрос о социальных последствиях столкновения “исконно русских” и иностранных названий и компонентов названий в городской микротопонимике.

Для современной городской среды характерно сосуществование в одном пространстве иноязычных (в основном, английских) и русских названий и рекламы, отражающее традиционную для российского общества оппозицию западничества и славянофильства, например, BARLEY. Современный жилой комплекс МОНОМАХ (рекламный щит) или: Елки-палки. Трактир и Джекпот. Московская игровая система (две вывески на одном доме). В докладе рассматриваются различные формы реализации этой оппозиции в городской микротопонимике и рекламе и проблемы понимания, возникающие в связи с этим у части российского населения.

В состав названий или рекламы могут входить иностранные слова целиком, например, Second Hand. Одежда для всей семьи (магазин), Супер Слотс. Игровые аппараты. Будет что вспомнить (рекламный щит), или отдельные иноязычные словообразовательные компоненты, наиболее популярный из которых – приставка супер-, например суперцены, супескидки.

Иноязычные слова могут составлять название целиком, например, Дежа вю (кафе), Hard Rock (ресторан), или быть отдельными компонентами в составе русского текста названий (например, Виктори. Окна, жалюзи, рольставни на вывеске магазина).

Иноязычные компоненты названий могут использоваться как в своей оригинальной форме – например, в 100 метрах от магазина Виктори стоит рекламный щит, на котором по-английски написано Victory, так и в транслитерации – например, Фрайдис (название сети московских ресторанов), Фреш (название кафе); название магазина одежды, бывшей в употреблении, встречается как по-английски (Second Hand), так и по-русски (Секонд хэнд).

Встречаются случаи смешения нескольких языков – ср., например, смешение итальянского и английского в рекламе кафе-кондитерской Коффехауз : Итальянский каппучино. Мистер Дабл Каппучин предлагает… Добро пожаловать! Мистер Дабл Капуччин (орфография сохранена).

Иноязычное влияние проявляется и в синтаксисе названий – в изменении порядка слов и моделей управления, ср. Азия кафе вм. кафе “Азия”; Аптека от “Итека”, Дома от Барли и т.п.

Иноязычные вкрапления могут иметь форму замены одной или нескольких букв в слове на латинские, например Vаниль (кафе), Стардог!s (палатка), Вку$и лимон! (надпись на растяжке). Самые популярные, часто использующиеся вместо русских буквы латинского алфавита – V, S, D и R (предположительно, потому что V и S вызывают прочные ассоциации – V с жестом, обозначающим победу, а S – с долларом; заглавная написанная курсивом латинская буква D совпадает по форме с русской, что позволяет создавать неоднозначность прочтения, а R – “самая нерусская” латинская буква, так как R – это Я наоборот.

Результат включения латинских букв в русское слово – потеря словом “национальной принадлежности” (например, в слове ЭЛЬDОРАDО только начало определенно русское). Иногда в слове возникает переходная зона, в которой стирается грань между двумя языками, ср., например, название ПЕНКАFÉ Пивное кафе, в котором начальный компонент пен- – усечение русского слова пена, конечный -fé – явно французский, ср. café, а средний – -ка- может принадлежать любому языку, так как К и А в латинице и кириллице совпадают. Возможно возникновение смысловой неоднозначности, ср. прочтение названия напитка TRAX по-русски и по-английски ([traeks]). Последнее подсказывается латинской буквой R в составе названия.

В противовес иноязычным, русские компоненты названий стилизованы под старину или под начало 20-в. лексически, например трактир Строгинский дворик, Лавка соблазнов, аптека Старый лекарь, орфографически – используется твердый знак, например ресторан Грандъ-империалъ, киоск-мороженое Русский Холодъ, и графически – используется славянская вязь, причем не только в стилизованных названиях типа Борода, но и в самых обычных названиях Торговый дом Софрино или просто Кафе; в некоторых случаях используется шрифт, модный в начале ХХ-го века.

Различные группы населения оказываются в неравном положении на улицах города. В то время, как ориентированным на запад группам населения понятны как компоненты названий и рекламы любого происхождения, иноязычные компоненты оказываются закрытыми для славянофильски настроенной и просто малообразованной части населения. Непонятность иноязычных компонентов городских названий и рекламы подчеркивает недоступность обозначаемых этими компонентами реалий для части населения, усиливает враждебность этой части общества к его более успешным прозападным группам и увеличивает уже существующий в российском обществе раскол.

* * *

Л.В. Савинич

(Институт проблем передачи информации РАН, Москва)

УСЛОВИЯ ПОНИМАНИЯ ПОДТЕКСТА

Доклад анализирует условия понимания подтекста, т.е. особого типа коммуникативной ситуации, когда на дискурс накладываются определённого рода ограничения (наличие цензуры является одним из примеров подобного типа ситуации).

Традиция использования в русской подцензурной журналистике и литературе многочисленных способов иносказания – давняя [см. исследования В.В.Виноградова, Ю.Ф.Карякина и Е.Г.Плимака, В.Г.Базанова, К.И.Чуковского, М.И.Мальцева, Л.Лосева, Г.Ермолаева и др.].

Описан ряд стратегий и множество способов формирования приёмов иносказания на различный уровнях языковой системы: лексические замены (использование синонимов); синтаксичесике замены (перифрастические обороты); тропеические средства (аналогия, метонимия, парабола и др.); стилистические и композиционные приёмы [см. Б.И.Лазерсон, Л.В.Савинич].

Традиция применения отдельных приёмов иносказания, использующих различные связи в системе языка (парадигматические, ассоциативные), а также логические связи, предполагает и частичное понимание этих приёмов носителями данного языка [см. М.Е.Салтыкова-Щедрина, В.В.Виноградова, Л.Я.Паклину].

Пониманию подтекста так же способствуют отдельные выявленные факторы: прагматически аномальное использование лексики в несвойственных ей контекстах; так называемая "лакунарная напряжённость" текста и др. Лексическая коннотация, эксплицируя прагматически значимую субъективно-оценочную и стилистически окрашенную информацию [В.Н.Телия], является своеобразным маркером при передаче имплицитного содержания – официально запрещаемого подтекста.

В докладе анализируется эпизод из художественного произведения, в котором королева Наваррская, произнося официальную торжественную речь во время коронации, одновременно иносказательно сообщала ответ другому участнику событий – тайному организатору её побега. Эпизод является иллюстрацией широковещательного канала передачи информации и описывает условия восприятия передаваемой информации, в том числе имплицитной, каждым из участников ситуации.

В завершении сделана попытка связать данный литературный эпизод с работой интеллектуальной системы "Знаток" [В.Л.Стефанюк и А.В.Жожикашвили], в которой база знаний и база целей служит поддержкой понимания, позволяя выделить в дискурсе те аспекты, которые касаются именно данного конкретного участника и поэтому легко им усваиваются, а нерелевантная информация отфильтровывается.

* * *

А.А. Селютин

(ГОУВПО “Челябинский государственный университет”)

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ ВОСПРИЯТИЯ ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА

Рассмотрим профессиональные стереотипы восприятия на примере выпускников высших учебных заведений, так или иначе связанных с научной деятельностью.

Эволюцию языкового сознания можно сравнить с процессом роста человека: до 16-20 лет – период активного роста, затем совершенно незначительные изменения в плюс, а ближе к старости – в минус (визуальный обман из-за сутулой спины и склоненной головы). Точно также и языковое сознание: до 16-20 лет формирование, накопление активного и пассивного запаса, выработка определенных стереотипов восприятия окружающего мира, становление профессионального мировидения, а дальше – различные вариации поведения в рамках накопленных и сформированных стереотипов. Причем профессиональная сфера может расширяться количественно и изменяться качественно, но по вполне прогнозируемой парадигме, обусловленной новыми научными знаниями, открытиями, достижениями и т.п. То есть явления окружающей действительности просеиваются через сито знаний, умений и навыков, приобретенных в процессе обучения, что в совокупности представляет собой своего рода метаязыковое сознание, сформировавшееся под воздействием метаязыка данной профессии.

“Для того чтобы что-нибудь сделать в науке, приходится днем и ночью думать об одном и том же, читать об одном и том же, говорить об одном и том же…” [А. и Б. Стругацкие “Далекая радуга”] – это и создает определенные проблемы восприятия и понимания в процессе коммуникации, поскольку опыт, воспринимаемый через один набор лингвистически структурированных сенсорных фильтров в значительной степени отличается от опыта, воспринимаемого через другой набор.

Таким образом, если сравнить стереотипы восприятия профессионалов в области гуманитарных и не гуманитарных дисциплин, то мы заметим, что гуманитарии, как правило, отличаются переизбытком образов сознания и недостаточной сформированностью понятийного аппарата, тогда как “технари” хорошо владеют метаязыком и достаточно четко ориентированы в окружающем мире.

* * *

Ю.А. Сидорова

(филологический факультет МГУ)

АВТОМАТИЧЕСКОЕ РАСПОЗНАВАНИЕ ЭМОЦИЙ ГОВОРЯЩЕГО: МОТИВАЦИЯ, РЕШЕНИЕ, ЭКСПЕРИМЕНТ

0. Мотивация:

Решение задачи автоматического распознавания эмоций говорящего по речевому сигналу – актуальная теоретическая проблема, приложения которой в педагогике [1, 2], оптимизации коммуникации “пользователь-компьютер” [8], голосовому доступу к данным с ограниченным доступом [3], судебной фонетики [4] и др. Предлагаемое решение имеет две части: алгоритмическую и лингвистическую.

Лингвистическое решение

Задача в том, чтобы высказывание на входе на выходе классифицировалось относительно множества базовых эмоциональных состояний: восторг, радость, страх, удивление, выраженное на фоне позитивной эмоции, удивление на фоне негатива, ирония на фоне положительной эмоции, нейтральная ирония, ирония на фоне негативной эмоции, недовольство, гнев и нейтральное утверждение для сравнения (мощность множества = 11). Список лингвистических параметров, на основе значения которых принимается решение: распределение времени в сигнале в рамках ритмической модели слова, положение и траектория первых четырех формант, частота основного тона, огибающая интенсивности, темп, диапазон (9 параметров). Имеющийся корпус высказываний после аудитивных экспериментов на людях разделен на две части: для машинного обучения и тестирования.

Алгоритмическое решение

Алгоритмическое решение состоит из 2-х частей, на основе методов [5], хорошо зарекомендовавших себя на задаче распознавания рукописных цифр. Сначала применяется алгоритм грамматического вывода [6] на древесных автоматах, с помощью которого система учит один древесный автомат (далее ДА) для реализации одного акустического параметра в одном эмоциональном состоянии, то есть (11•9) ДА. Входными данными для этой части решения служит половина множества высказываний, предназначенная для машинного обучения.

Вторая часть состоит в проверки правильности множества полученных ДА с помощью алгоритма C 4.5[7], на входе множество для тестирования.

Результаты и дальнейшая работа

Вышеизложенные принципы были проверены на корпусе из 110 высказываний (по 10 на каждую базовую эмоцию). Правильность принятия решения составила около 84%. Планируется проделать то же самое на большем корпусе.

Библиография:

[1] Галагудзе С. С., Николаева Г. В. Взаимосвязь личностных и речевых особенностей в ситуации эмоционального напряжения. Материалы и сообщения симпозиума “Речь, эмоции и личность”, 1978.

[2] Галунов В. И., Клиорин А. И., Чекоданова М. М. Использование речевых характеристик для контроля эмоционального состояния детей. Материалы и сообщения симпозиума “Речь, эмоции и личность”, 1978.

[3] Галунов В. И.. http://art.bdk.com.ru/govor/infast.php?num=135

[4] Potapova, R.K., Potapov V.V. Temporal correlates of emotions as a speaker –state specific parameters for forensic speaker identification (Speech Temporal Correlates of fear/Anxiety for Russian Native Speakers). Specom’2003.

[5] Sempere, J, Lopez, D, “Learning decision trees and tree automata for a syntactic pattern recognition task”, Proceedings of 1st Iberian Conference on Pattern Recognition and Image Analysis. 2003.

[6] Vidal et al. “Application of the error-correcting grammatical inference algorithm (ECGI) to planar shape recognition”, Grammatical Inference: Theory, Applications and Alternatives. IEE.1993.

[7] Quinlan J. R. “Programs for machine Learning”, 1993

[8] Moriyama, T, Ozawa, S. Emotion Recognition and synthesis System on Speech IEEE ICMCS, 1999.

* * *

М. Г. Ситникова

(Гомельский государственный медицинский университет)

АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ НЕВЕРБАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ С СЕМАНТИКОЙ ЭТИЧЕСКОЙ ОЦЕНКИ)

Анализ фиксации в художественном тексте прилагательных с семантикой этической оценки, характеризующих невербальные средства коммуникации, иллюстрирует авторское понимание нравственной позиции художественного персонажа, его места в системе образов художественного текста, раскрывает символику произведения.

В тексте романа М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита” широко представлены оценочные прилагательные, используемые для характеристики невербальных средств общения.

Наибольшей многочисленностью фиксаций в тексте романа отличаются оценочные прилагательные-характеристики номинаций мимико-жестовых средств невербальной коммуникации “артист сделал царственный жест”, “вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности”. Прилагательные данной группы характеризует зависимость семантики этической оценки от оценки истинности или ложности. Наиболее ярко это проявляется в значении прилагательных с отрицательной оценочной семантикой, характеризующих жесты, требуемые правилами этикета. Подобные жесты, имеющие этикетную нагрузку и служащие для выражения дружелюбия, готовности к общению и уважения к собеседнику, в случае отрицательных эмоциональных реакций коммуникатора приобретают противоположное значение, становясь выражением агрессии, неуважения к реципиенту. На языковом уровне это проявляется в характеристике нейтрального или положительнооценочного существительного (номинации жеста) отрицательнооценочным прилагательным, в семантике которого сочетаются значения эмоциональной и этической оценок “приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием”. В семантике прилагательных, дающих характеристику мимико-жестовым средствам невербальной коммуникации, обнаруживается зависимость эстетической оценки от знака этической оценки, что соответствует представлениям о влиянии нравственных качеств человека и его душевных переживаний на внешность. Переживание отрицательных эмоциональных реакций, негативно оцениваемых христианской этикой (ненависть, злоба, гнев), проявляется в ряде жестов и мимике, для описания которых используются прилагательные с семантикой отрицательной этической и эстетической оценок (“Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно”, “та же плохая улыбка исказила лицо Левия”). В рассмотренных примерах прилагательные недобрый и плохой сочетают семантику этической и эстетической оценок с семантикой эмоциональной оценки, что не позволяет интерпретировать улыбки в рассмотренных примерах как требуемое правилами этикета выражение дружелюбия и готовности принять участие в коммуникации. Для правильной интерпретации значения того или иного средства невербальной коммуникации оценочные прилагательные имеют более важное значение, по сравнению с семантикой существительного – номинации жеста. В тексте романа М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита” встречается множество примеров употребления номинации кинетического компонента невербальной коммуникации улыбка с семантикой отрицательной этической или эстетической оценки, когда рассматриваемый компонент невербальной коммуникации является индикатором отрицательных эмоциональных реакций или выражает моральные качества коммуникатора улыбнулся какой-то страшной улыбкой, тогда как лексема оскал, традиционно имеющая значение паралингвистического средства передачи информации, выражающего злобу, жестокость, приобретает в контексте положительнооценочных прилагательных семантику положительной оценки “оскал её стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом”. Пантомимические компоненты невербальной коммуникации в тексте романа “Мастер и Маргарита” иллюстрируют коммуникативные интенции коммуникатора, коммуникативные стратегии и тактики участников общения. Прилагательные с семантикой этической либо эмоциональной оценки, характеризующие единичные компоненты невербальной коммуникации, изменяют знак оценочного значения или семантику в контексте, включающем совокупность жестов, мимики и положения тела в пространстве. Пантомимические компоненты невербальной коммуникации, сопровождающие вербальные высказывания коммуникатора, определяют декодирование и интерпретацию полученной реципиентом информации, при этом передаваемая невербальными компонентами коммуникации информация относительно эмоционального состояния, коммуникативных интенций говорящего воспринимается как наиболее соответствующая истине и достоверная, определяет восприятие речевых сообщений и формирует реакцию на них реципиента. Оценочное прилагательное с семантикой этической или эмоциональной оценки, характеризующее единичный жест в составе рассматриваемого контекста, является менее значимым для формирования результатов коммуникации. В рассматриваемом примере улыбка и совокупность пантомимических средств передачи информации выражают различные эмоциональные реакции коммуникатора: Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве, и на лице при этом у него играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности отнюдь не было, и скорее в них выражалась мольба. Реципиенты же воспринимают исключительно эмоциональную реакцию, выраженную совокупностью пантомимических средств общения: Публике речь бенгальского не понравилась.

Адекватная интерпретация семантики оценочных прилагательных, характеризующих номинации невербальных средств коммуникации, имеет важное значение для повышения эффективности коммуникации.

Литература:

Булгаков М. А. “Мастер и Маргарита”. Мн.,“Художественная литература” 1990.

* * *

Ф.О. Смирнов

(Ярославский государственный педагогический университет)

ПОНИМАНИЕ В ЭЛЕКТРОННОЙ КОММУНИКАЦИИ. ПРОБЛЕМНОЕ ПОЛЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Проблемы понимания в электронной коммуникации получают особую актуальность в силу распространения Интернета как коммуникативного пространства и постоянного роста числа пользователей. Специфика протекания процессов понимания в глобальной Сети обусловлена многоаспектностью самого явления и требует учета целого ряда особенностей интернет-общения: 1) опосредованный характер; 2) особый набор невербальных средств коммуникации; 3) отсутствие регламентаций, сопровождающих публикацию текста; 4) отсутствие единых принципов каталогизации и учета информации. В докладе предпринимается попытка целостного рассмотрения проблемного поля, связанного с пониманием в электронной коммуникации, по следующим направлениям: 1) межличностное восприятие; 2) достоверность информации; 3) манипуляция восприятием; 4) национально-культурные различия, обусловленные этнической принадлежностью пользователя.

Электронную коммуникацию отличает целый ряд специфических особенностей, непосредственно влияющих на эффективность протекания процессов понимания речи. Можно выделить следующие группы факторов: 1) опосредованный характер интернет-общения; 2) особый диапазон невербальных средств передачи эмоций; 3) отсутствие регламентаций, сопровождающих публикацию текста; 4) децентрализация структуры, отсутствие единых принципов каталогизации и учета информации. Представляется целесообразным объединить разрозненные фрагменты для получения целостной картины проблемного поля.

Основные препятствия в интернет-общении можно упорядочить по следующим направлениям:

1. Межличностное восприятие. Проблемы, входящие в эту группу, связаны с неэффективностью традиционных невербальных средств общения и отсутствием общепринятых норм речевого поведения в электронной коммуникации. Если говорить о паралингвистике, то в электронной коммуникации на первый план выходят графические средства, в то время как фонационные (темп, тембр, громкость, устойчивые интонации) и кинетические (жесты, поза, мимика) получают ограниченное, компенсаторное проявление (эмотиконы, устоявшиеся негласные соглашения о передаче невербальной информации в Сети).

2. Достоверность информации. Отсутствие единой структуры и принципов систематизации информации способствует тому, что поиск становится важной составляющей процесса интернет-коммуникации, наряду с восприятием и пониманием речи. Поиск в Сети представляет собой нетривиальную задачу, требует формирования дополнительных коммуникативных навыков (владение языком запросов, умением формулировать ключевые слова). В представленных в Сети текстах зачастую полностью отсутствует информация об авторе и дате публикации речевого произведения. В тех случаях, когда эта информация представлена, целый ряд сложностей вызывает вопрос о статусе текста.

3. Манипуляция восприятием. Манипулятивные стратегии активно используются и за пределами Сети, однако именно в электронной коммуникации они получают особое распространение, возможно, в силу простоты установления контакта с потенциальным объектом манипуляции. Число способов манипулирования поведением пользователя в Сети постоянно растет. На сегодняшний день эту группу составляют: спам (рассылка сообщений рекламного характера по электронной почте), недобросовестная интернет-реклама, “фишинг” и т.д. В Сети представлено значительное количество текстов, направленных на дезориентацию и запутывание пользователя, что формирует у опытных коммуникантов более критичное отношение к любым воспринимаемым текстам.

4. Национально-культурные различия, обусловленные этнической принадлежностью пользователя. Учитывая тот факт, что Сеть представляет собой глобальное пространство контактов между представителями самых различных культур, логично предположить, что носители разных языков привносят в электронную коммуникацию свои собственные социокультурные представления (о речевом этикете, принятых способах взаимодействия, разрешении коммуникативных конфликтов). Использование английского языка как универсального средства обмена информацией в Сети является особым аспектом данной проблемы.

Ряд направлений, например, межличностное восприятие в интернет-общении, достаточно активно разрабатывается в исследованиях зарубежных и отечественных психологов и лингвистов. В отечественной лингвистике в течение последних нескольких лет появился ряд компаративных исследований, направленных на выявление национально- и социокультурных особенностей электронной коммуникации. Манипуляция в интернет-общении, равно как и вопрос о достоверности информации в Сети представляются малоисследованными.

* * *

Н.Т. Тарумова, И.В. Шумарина

(НИВЦ МГУ)

НЕОЛОГИЯ В ОПИСАНИЯХ ПОРТРЕТОВ И СИТУАЦИЙ В ТВОРЧЕСТВЕ А. БЕЛОГО*

Общая задача авторов проводимого исследования – составление словаря неологизмов А. Белого и его лингвистическое исследование.

В докладе рассматривается и анализируется встречаемость неологизмов в тексте прозы и ассоциации, связанные со словом. Мы исходили из оказавшегося неверным представления о том, что Белый пользуется словотворчеством весьма умеренно; казалось, что общее число его неологизмов не превысит одной-двух тысяч слов. Результаты работы были весьма неожиданными – в одной только прозе Белого неологизмов никак не менее четырех-пяти тысяч, значительное их количество дадут и стихи. Исследуется формальная структура неологизмов: самая распространенная часть речи – прилагательное, излюбленный словообразовательный тип – префиксация. Неология Белого обнаруживает черты сходства с неологией Хлебникова, например, в словообразовании обоих распростанены редкие суффиксы и унификсы (ср. у Белого: -ень – выгибень, вышибень, серень; -ель – мертвель и т.п.). Ведется учет распределения неологизмов по текстам: неологизмы встречаются “сгустками”, часто возникновение в тексте нового персонажа или объекта вызывает всплеск словотворчества. Например:

И мотает шершавый моток: разбухает бабусина бытопись быстро; я – просто моток: закусалося сзади; диван-то блохач; пухоперая бабушка волос седой из ноздрей вывивает; и пушная вата клочится из правого уха; косится она окрававленным взглядом, бася, точно козлище; шлепает в пол чернокан; и часы закипают весистым шипом; и мертвелью пахнет, варакает подо мною пружина. [КК 61]

Интересны ассоциации связанные со словом. Описывая знакомство с Мережковским, А.Белый использует неологизм ‘прашинка’:

С легкостью, уподобляясь прашинке, “знаменитый” писатель, слетевши с кресла, пройдясь по ковру, стал на ковре, заложивши ручонку за спину, и вдруг с грацией выгнулся: в сторону Гиппиус:

– Зина, – картавым, раскатистым рыком, точно с эстрады в партере, – о, как я ненавижу!” [СЛМ НВ: 195].

Далее, описывая инцидент (Мережковского) с В.Я. Брюсовым, автор использует слово ‘пушинка’:

Д.С., вдруг рассклабясь, резиновою дугою на Брюсова, руки бросая к нему, как ребенок, просящийся на руки, с легкостью, уподобляясь пушинке, взвеваемой в воздух, забыв, что в его ж построении Брюсов – труха, им сжигаемая для пожара вселенной, с восторгом прорявкал:

– “Вот, вот – кто о будущем!” [СЛМ НВ 202])

Здесь ассоциация пух – пушинка; прах – прашинка наводит на мысль о фраземе в ‘пух и прах’, которую может быть имел в виду А.Белый. Характеризуя Мережковского словом ‘прашинка‘ от ‘прах‘ передает свое впечатление о встрече с Мережковским:

Мережковский впервые ж предстал как итог всех будущих наших встреч и хмурым и мелочным. [СЛМ НВ: 195]

Анализируя “неологические сгустки”, мы можем выделить: портреты индивидуальные и коллективные (литературная группа, собрание, на балу); и ситуации (события, городской пейзаж, времена года). В ситуации:

И дождь, Сверкунчишко Терентьевич, затеньтеренькал по крыше; и стал переулочек не Табачихинским, а Сверкунчихинским; Камень Петрович стал Камнем Перловичем; камни и крыши испрыскались дождичком. Забирюзовились воздухи. Желтый просох исклокочился травкой; заширился топольный воздух везде; и потом уже только раскрылась сирень; и сиреневый запах душил переулки; стояло дзененье комариков в серо-зеленые сумерки сада; и щелкало птицею; первая ласточка, забелогрудяся, взвизгнула: взвесилась в воздухе. Стало тепло и пленительно. [РМ 42] –

распределение по морфолого-синтаксическим классам происходит в следующих пропорциях:

– глаголы (Г) забелогрудиться, забирюзовиться, затеньтеренькать, зашириться, исклокочиться, испрыскаться – 6;

– существителные (С) дзененье, просох, Сверкунчишко – 3;

– прилагательное (П) Сверкунчихинский – 1

Из данного сравнения видно, что в описании ситуации у А.Белого среди неологизмов распространены глаголы; словообразовательный тип – префиксация. Ранее проведенный сравнительный анализ префиксального словообразования в романе “Москва” показал, что самой продуктивной приставкой оказалась – “за”.

Литература:

КК – А.Белый. Крещённый Китаец. Роман. Никитские субботники. М. 1927

РМ – А.Белый. Петербург. Москва: В 2-х т./ Т.I. Московский чудак: Первая часть романа Москва. Тула: Приок. кн. изд-во. 1989. – 732 с.

СЛМ НВ – А.Белый. Серия литературных мемуаров. Начало века М.: Художественная литература. 1990.

* * *

О.Г. Твердохлеб

(Оренбургский государственный педагогический университет)

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ АКТИВНОЙ/ПАССИВНОЙ КОНСТРУКЦИИ И ЯЗЫКОВОЙ ФЕНОМЕН АФОРИЗМА “КРАСОТА СПАСЕТ МИР”

При интерпретации мира (в результате действия ряда факторов, описанных Р.Лангакером) говорящий может варьировать распределение синтаксических функций между участниками описываемой ситуации. Этим обусловлено появление “неизосемических” (Г.А. Золотова) способов репрезентации неживых участников ситуации в субъектных позициях (подлежащего в активной конструкции и агентивного дополнения — в пассивной).

Как отмечает лингвистика последних лет, называемую глаголом языковую ситуацию следует отграничить от денотативной ситуации, ибо языковая ситуация, представляющая “вырезанную и обработанную языком денотативную ситуацию”, обозначает не только денотативную ситуацию, но и “отношение говорящего к этой ситуации, что проявляется в способе включения данной языковой ситуации в общий контекст языковых ситуаций” (Храковский 1974: С.9). Механизм, обеспечивающий систему взаимодействия человека и внешнего мира, объявляется фундаментальным в трудах такого известного американского когнитивиста, как Р.Лангакер (Langacker 1987), который подчеркивает, что мир не дан человеку непосредственно, а созидается им и интерпретируется в результате действия ряда факторов, детально приведенных в работе Р.М.Фрумкиной (Фрумкина 1999: С.35). При такой интерпретации мира говорящим распределение синтаксических функций между участниками ситуации может варьироваться (Отец пишет письма — Письма пишутся отцом), что фиксируется, в частности, в русском языке грамматической категорией залога. При этом репрезентации одушевленных участников денотативной ситуации в позициях субъекта (подлежащего в активной конструкции и агентивного дополнения — в пассивной) не вызывают противоречий при толковании субъекта. Такой способ репрезентации в позиции субъекта живого участника ситуации назовем “изосемическим” (Золотова 1998: С.163).

Однако, как показывает фактический материал, в сфере субъекта, очевидно, в его периферийной зоне, могут репрезентироваться (в зависимости от точки зрения говорящего на долю каждого участника в осуществлении ситуации и от того, что для говорящего является фоном/фигурой) и неодушевленные участники языковой ситуации, связанные с деятельностью субъекта тесным образом. Так появляются конструкции с неизосемическими способами репрезентации в субъектной сфере неживых участников ситуации.

Например, существующее ныне афористическое выражение Красота спасёт мир единодушно приписывается Ф.М.Достоевскому, хотя никто из пишущих, как указывает Л.И.Скворцов, точных ссылок на источник не дает. В крайнем случае приводятся ссылки на роман “Идиот”, где эти крылатые слова упоминаются в пересказе и с явной насмешкой в адрес князя Мышкина: – Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет “красота”? Господа… князь утверждает, что мир спасет красота. …Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал… Однако в рукописном издании романа находим фразу Мир красотой спасется. Таким образом, актанту красота, репрезентированному в позиции агентивного дополнения (Т.п.) в пассивной, соответствует именно позиция подлежащего (И.п.) в активной конструкции. Видимо, именно этой трансформацией и обусловлено, что именно в таком “подправленном”, как считает Скворцов, виде и пошла у нас в ход полюбившаяся (см. подробнее: Скворцов 1994: С.103—104).

Однако периферийность при пассиве неодушевленного актанта, репрезентированного в позиции агентивного дополнения способствует тому, что появление при пассивной форме глагола “названия производителя действия в форме творительного падежа решительно превращает название неодушевленного предмета в объект” (Шахматов 1941: §548). Поэтому наличие репрезентации в субъектной сфере именно неодушевленного актанта красота и позволяет Л.И.Скворцову трактовать приведенную конструкцию несколько иным образом: “Через красоту мир (т.е. мы с вами) уладит свой быт, свое неустройство, приведет в порядок расстроенное хозяйство и расхлябанную речь” (там же), а следовательно, по такой интерпретации, абстрактной лексемой красота репрезентируется инструмент.

Таким образом, говорящий, описывая мир вокруг себя, по-разному интерпретирует наблюдаемое в зависимости от своих установок и понимания того, что его окружает.

Литература:

Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998. – 528 с.

Скворцов Л.И. Язык, культура и нравственность // Рус. яз. в школе, 1994, №2 – С.100–106.

Фрумкина Р.М. Самосознание лингвистики – вчера и завтра // Изв. РАН. Сер.лит. и яз. 1999. Т.58, №4. С.28-38.

Храковский В.С. Пассивные конструкции // Типология пассивных конструкций. Л., 1974. – С. 5-45.

Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. Л., 1941. – 620 с.

Langacker R. Faundations of cognitive grammer. V. 1. Theoretikal prerequisites. Stannford. 1987.

* * *

А.В. Уланова

(НИВЦ МГУ)

МАТЕМАТИЧЕСКИ-ФИЛОСОФСКОЕ ТВОРЧЕСТВО Н.В. БУГАЕВА – КАК КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ СИМВОЛИЗМА А.БЕЛОГО*

С 2004 года коллектив при поддержке гранта РГНФ работает над созданием Интернет-сайта “Музей-квартира Андрея Белого”. Учитывая масштаб творческой личности А. Белого, проект объединил филологов, историков, музейных работников, программистов и математиков. Сайт имеет разветвлённую структуру, включающую в себя виртуальную экскурсию, летопись жизни поэта, окружение А. Белого, музейные фонды и тексты произведений Белого как прижизненных, так и современных изданий. Доклад должен осветить нашу деятельность по созданию данного сайта и будет касаться взаимоотношений отца Белого, профессора, декана физико-математического факультета Московского Университета, члена-корреспондента Императорской Академии наук, президента Московского Математического общества и почётного члена Московского Общества испытателей природы, Николая Васильевича Бугаева, с сыном, в частности, тому, какое отражение научные взгляды отца наложили на творчество сына, как складывалось их взаимопонимание. Известно, что мемуарная трилогия А.Белого “На рубеже двух веков”, “Начало века” и “Между двух революций” начинается с главы “Николай Васильевич Бугаев”, где автор пишет: "Его (отца) влияние огромно. Совпаденье во взглядах и даже полемика с ним определяли круг моих интересов" [А. Белый. Серия литературных мемуаров. На рубеже двух столетий. М: Художественная литература. 1990, c.49].

* * *

А.В. Уржа

(кафедра русского языка филологического факультета МГУ)

К ПРОБЛЕМЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ АВТОРСКОГО ЗАМЫСЛА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПЕРЕВОДЕ: ГИПЕРБОЛИЗАЦИЯ ОРИГИНАЛЬНЫХ ПРИЕМОВ И ЭКСПЛИКАЦИЯ СКРЫТЫХ СМЫСЛОВ

Анализ различий оригинального текста и его перевода традиционно фокусируется на проблемах языкового характера, выявляет возможности выбора и сочетания необходимых лексических, грамматических средств в условиях несовпадения двух языковых систем [1]. Однако в переводах художественных произведений встречается значительное количество отступлений от оригинала, имеющих совершенно другую природу. Такие отступления, кажущиеся произвольными, излишними, обусловлены спецификой психологической ситуации, в которой находится переводчик. Побывав в роли читателя оригинала, вникнув в замысел автора, разгадав его намеки и недомолвки, восприняв его излюбленные приемы, переводчик затем должен стать автором своего текста, воспроизводящего стратегию построения оригинала.

Задача восприятия содержания оригинала оказывается значительно легче задачи определения допустимой степени вербализации этого содержания. Об этом свидетельствуют многочисленные примеры экспликации в переводе смыслов, намеренно скрытых автором оригинала. Например, в рассказе Э. По “Прыг-скок”, где карлик-шут мстит королю и министрам, поджигая их маскарадные костюмы зверей, некоторые переводчики заранее намекают на то, что действия героя имеют скрытую цель:

“Он вскочил на голову короля, отсюда еще на несколько футов поднялся по цепи, опуская факел, как бы для того, чтобы осветить группу обезьян…” (пер. в изд. И. Д. Сытина); “он… опустил вниз факел, как бы рассматривая группу орангутангов…” (пер. К. Д. Бальмонта). Ср: “he went… upon the kings head, and thence clambered a few feet up the chain; holding down the torch to examine the group of ourang-outangs”. М. Викторов заменяет трудное для перевода название этого рассказа “Hop-Frog” вариантом “Последняя шутка”, а В. Рогов с первых строк называет короля “покойным”: “Я не знал другого такого любителя пошутить, как покойный король”. Ср.: “I never knew anyone so keenly alive to a joke as the king was”.

Такие изменения не соответствуют замыслу Эдгара По, который в письме другу отмечал, что этот рассказ специально построен так, чтобы развязка была неожиданной для читателя [2].

В переводах ироничных сказок О. Уайльда отрицательные персонажи зачастую представлены более негативно, чем в оригинале. Переводчики “сгущают краски”, описывая даже самые безобидные действия таких героев:

“Прощай, маленький Ганс”, — небрежно проронил мельник” (пер. в изд. В.М. Саблина) Ср: “Good-bye, little Hans,” said the Miller”. “Как прекрасно ты говоришь, — заметила мельничиха, опоражнивая залпом большой стакан подогретого элю...” Ср.: How well you talk! said the Miller’s Wife, pouring herself out (наливая себе) a large glass of warm ale.” В некоторых случаях высказывания отрицательных персонажей становятся саморазоблачающими: “Истинный друг говорит только самое неприятное и никогда не постоит за тем, чтобы доставить тебе огорчение” (пер. Ю. Кагарлицкого). Ср.: “a true friend always says unpleasant things, and does not mind giving pain”; “истинный друг всегда говорит неприятные вещи и не боится огорчить того, кого любит” (пер. Т. Габбе).

Значительное количество подобных отклонений от оригинала, обнаруженное в профессиональных переводах разных произведений [3], не позволяет нам видеть в них только случайные ошибки. Закономерность таких нарушений свидетельствует о существовании специфической проблемы степени вербализации семантики оригинального текста, проблемы, которая заслуживает внимания переводчиков.

Литература:

1. Бархударов Л. С. Язык и перевод. М., 1975. Влахов С. И. Флорин С. П. Непереводимое в переводе. М., 1980

2. Quinn A. H. Edgar Allan Poe. A Critical Biography. New York. London. 1942. – C. 594.

3. Уржа А. В. Организация русского переводного художественного текста с позиций коммуникативной грамматики языка (на материале переводов рассказов Э. По и сказок О. Уайльда). АКД. М., 2002.

* * *

Н.А. Фатеева

(Институт русского языка РАН, Москва)

ДИНАМИКА ГРАФИЧЕСКОЙ ФОРМЫ ТЕКСТА И ЕГО ПОНИМАНИЕ

В докладе предполагается обсудить проблемы графической организации современного стихотворного текста и иконичности его семантики. Обсуждаемые явления свидетельствуют о том, что художественный текст – это особая семиотическая практика, и ее преимущество, по мысли Ю. Кристевой, заключается в том, “что в ней яснее, чем, нежели в прочих семиотических практиках, ощутимы те проблемы смыслопроизводства, которые ставит перед собой новая семиотика” (“Семиотика и “литература””). При этом с необходимостью встает вопрос о том, насколько интенсиональная заданность подобного текста может быть декодирована читателем.

Если даже только посмотреть на графическую запись большинства современных текстов, написанных в нетрадиционной манере, то почти каждый из них имеет свой рисунок расположения на странице, и в этом рисунке отчетливо проступают не знаки, соединяющие отдельные элементы в целое, а знаки, их разъединяющие и трансформирующие. По горизонтальной оси (внутри стихового ряда) — это тире и другие знаки препинания как между словами, так и внутри слова; распределение пробелов, шрифтовые выделения, использование заглавных букв, переход на другой алфавит или другую систему знаков, пересегментация текста и др.), по вертикальной — особое использование границы строки для внутрисловного переноса и анжабемана, величина интервала между строками, векторное построение текста и архитекстура (последние два типа расположения текста на странице свойственны Р. Никоновой), членение текста на несколько параллельных вертикальных потоков (например, у Л. Березовчук, А. Горнона, Е. Мнацакановой), которые задают альтернативные пути чтения текста или его многоголосие.

Все эти приемы, взрывающие изнутри линейное течение стихотворного текста и делающее его поистине текстом двух и более измерений, вызывают непредсказуемые трансформации одних языковых элементов в другие, делают относительными понятия слитности и раздельности написания, навязывают читателю новую систему чтения текста, которая требует максимальной активности его восприятия. Более того, в тексте возникают недискретные “коммуникативные фрагменты”, которые осознаются как единый визуальный образ.

В своем докладе мы предполагаем ответить на два основных вопроса.

Первый вопрос: насколько вновь вводимые способы записи и воспроизведения текста влияют на процессы концептуализации мира, за ними стоящего. Ответ на этот вопрос, видимо, кроется в том определении, которое Р. Якобсон дал поэтической функции языка — “направленность поэтического выражения на само себя”. В каком-то смысле современные поэты доводят эту “направленность” до предела, семантизируя любые изменения языковой структуры (фонетические, орфографические, словообразовательные, грамматические, ритмические), так что преобразованный языковой знак сам начинает моделировать свое содержание. Иными словами, художественный текст представляет собой особую семиотическую практику, преимущество которой, по мысли Ю. Кристевой, заключается в том, “что в ней яснее, чем, нежели в прочих семиотических практиках, ощутимы те проблемы смыслопроизводства, которые ставит перед собой новая семиотика” (“Семиотика и “литература””).

Второй вопрос: насколько подобные динамические с точки зрения графики формы могут быть адекватно восприняты читателем? Скорее всего ответ на этот вопрос очень прост: понимание достигается только через желание “понять”, а язык дает каждому, им владеющему, равные исходные возможности.

* * *

Л.Л. Федорова

(РГГУ, Москва)

ПОНИМАНИЕ В ОБЩЕНИИ

Понимание в общении опирается на социальный и психологический контакт и реализуется в коммуникативном контакте, обеспечивающем передачу сообщения. Активное понимание рассматривается как форма воздействия, способствующая развитию диалога. Мобильные средства связи создают виртуальное измерение коммуникативного пространства.

1.Термин "коммуникация" в современной лингвистике трактуется по традиции, идущей от К.Шеннона, как однонаправленное сообщение информации (модели Р.Якобсона, Д.Хаймза и др.). При таком подходе проблема понимания вообще может не возникать. Она встает при психо- или социолингвистическом подходах, ориентированных не столько на коммуникацию, сколько на общение. Общение – нечто иное, чем коммуникация. Возможно, что это одно из ключевых понятий русской языковой картины мира. Общение предполагает обмен – информацией, идеями, чем-то "своим", что становится общим для всех.. Точнее, это дар каждого всем – не договор, а именно вклад, участие. Здесь главное – возможность фатического взаимодействия, условием и смыслом которого является подтверждение контакта, взаимопонимания и поддержка. Общение – для души, коммуникация – для информации.

2. В общении его участники осуществляют передачу информации (собственно коммуникацию), воздействие и самовыражение (демонстрацию).

Не всякое общение предполагает передачу информации. Так, обмен приветствиями – пример социального взаимодействия – имеет целью поддержание контакта: социального (знакомства) и психологического (расположения). Демонстрация как прием самовыражения – это попытка коммуникации при отсутствии контакта; она ориентирована не только на предполагаемого адресата, но и на свидетелей. Такой может быть демонстрация протеста, направленная против правительства, но рассчитанная на солидарность и поддержку народа, что усиливает резонанс акции. Таким может быть и показное поведение ("на публику"). Демонстрация – это открытие себя, собственных позиций, установок, ценностей. Она, как и вообще самовыражение, требует скорее оценки и признания, чем немедленного ответа.

Воздействие и самовыражение – это и есть суть общения. Демонстрация является способом непрямого воздействия, провокацией контакта. В прямом выражении воздействие – это волеизъявление и оценка, осведомление и информирование. Взаимное воздействие составляет движущую силу диалога. Активное понимание оказывается формой воздействия. Идущее навстречу, оно способствует успешному диалогу. В итоге "обретает знание тот, кто ищет знание" (Кастанеда).

3. Понимание может иметь разные степени и формы. На психологическом уровне оно основывается на эмпатии – сопереживании, интересе, готовности к общению. Эта способность свойственна живому существу, даже лишенному дара речи. Понимание осуществляется на основе особого контакта, механизм и канал которого не ясны до конца. Очевидно, что одной из его составляющих является непосредственный зрительный контакт, взаимодействие взглядов. По этому каналу улавливаются знаки, выражающие эмоциональное состояние. Понимание на этом уровне – эмоциональное включение, настрой на определенную "волну". Оно не требует речи, но отмечает все способы демонстрации: естественные мимические жесты, позы и телодвижения как индексы состояния, а также все экспрессивные средства, в том числе и фасцинирующие воздействия (по Ю.Кнорозову) как приемы самовыражения в творчестве. Глубина понимания зависит от чуткости, она не формализуема.

4. На коммуникативном уровне – обмена речевыми сообщениями – требуется понимание иного рода – определение коммуникативного намерения и уяснение содержания сообщения. Такое понимание возможно при ситуативной тождественности референций в общей для участников общения модели мира. Его можно смоделировать как механизм перехода от текста к смыслу, раскрывающий характер действия и содержание пропозиции. Это конкретное понимание можно обозначить как коммуникативный контакт (т.е. контакт, при котором успешно осуществляется передача информации).

5. Участники общения создают вокруг себя коммуникативное пространство, в котором активизируются используемые каналы связи. Оно может вписываться в реальное пространство или разрывать его (при использовании мобильной связи), создавая иное, виртуальное измерение. Особые проблемы понимания возникают при нарушении реального пространства – в телефонном и компьютерном общении: это столкновение естественности и условности.

Литература:

Кнорозов Ю.В. К вопросу о классификации сигнализации // Основные проблемы африканистики. М., 1973. C. 324-334.

Федорова Л.Л. К построению теории речевой коммуникации // Методы современной коммуникации: проблемы теории и социальной практики. Материалы 1-ой международной научной конференции. Москва, 2002.

Федорова Л.Л. Семиотика. М., Изд. Ипполитова, 2004.

Хаймз Д. Этнография речи // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М.,1975. С.42-97.

Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: “за” и “против”. М., 1975, с 193 – 230.

* * *

В.В. Фещенко

(Институт языкознания РАН, Москва)

ПОНИМАТЬ ИЛИ НЕ ПОНИМАТЬ? (О НУЛЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТАХ А. ВВЕДЕНСКОГО И С. БЕККЕТА)

1. Современная когнитивная теория языка все активнее интересуется проблемой понимания в повседневной коммуникации; на повестке лингвистических исследований стоит вопрос: как осуществляется понимание в рамках так называемой “наивной картины мира”? На противоположном от “наивной картины мира” полюсе находится опыт радикального художественного авангарда. Последний ставит в своей теории и практике те же вопросы, которые волнуют ныне исследователей языка и сознания, но ставит их, так сказать, “с ног на голову”, т.е. исследует языковые явления с их обратной стороны, с позиции творческого сознания par excellence. Так, литература абсурда ставит опыты над смысловым планом языка путем нахождения “изнанки смысла” в поэтическом материале. Обостряя все пограничные случаи языкового употребления, художественный эксперимент тем самым обнажает суть всех лингвистических проблем, в том числе проблему понимания и интерпретации в человеческом общении.

2. В обыденной коммуникации понимание — это деятельность, в результате которой устанавливается смысл некоторого объекта (слова, высказывания, текста). В принципе, этот постулат справедлив и для большинства случаев художественной коммуникации; разнится только структура смысла как такового: в художественной речи, в отличие от бытовой, смысл более многомерен и многослоен. Поэтому понимание художественного текста требует от понимающего дополнительных, более комплексных методик. Но и внутри обширной и, безусловно, разнородной, области художественной коммуникации существуют еще более специфические явления семиозиса. В текстах радикального авангарда коммуникативный процесс не просто осложняется и углубляется, но определенным образом замыкается сам на себя и сам себя упраздняет. По аналогии с термином Р. Барта “нулевая степень письма” можно назвать эту процедуру “нулевой коммуникацией” (данный термин описывает несколько другие явления, нежели те, которые Ю.М. Лотман назвал случаями “автокоммуникации”).

3. Суть “нулевой коммуникации”, имеющей место в абсурдистских текстах А. Введенского и С. Беккета, состоит в том, что смысл передается в них вне традиционной коммуникативной схемы (отправитель сообщения – сообщение на языке – получатель сообщения). Можно сказать, что отправителем и получателем сообщения в такого рода текстах является сам язык. Автор текста и его читатель лишь призваны соучаствовать в этом процессе внутриязыковой коммуникации. Целью же такой коммуникации будет не установление смысла сообщения, а сам процесс поиска смысла. Таким образом, проблема понимания преобразуется здесь в проблему самопонимания (понимая, как язык понимает сам себя, автор и читатель понимают тем самым и себя самих).

4. В художественном мире А. Введенского и С. Беккета особую роль играет не столько понимание, сколько непонимание. Так, Введенский, разуверившись в возможности понимания феномена времени (основной концепт в его идиостиле), пробует писать не о времени, но “по поводу непонимания времени”, ибо, как он считает, “всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее” (“Серая тетрадь”). Необходимо отметить, что для Введенского “непонимание” — это положительное понятие. Посредством непонимания (слов, фраз, текстов, самой личности автора) читатель, в конечном счете, движется к глубинному смыслу, скрывающемуся за внешне разрозненной и алогичной поверхностной семантикой. Условием достижения этой глубинной семантики текста (или хотя бы приближения к ней) является, согласно Введенскому, отказ не просто от житейской логики, но от всей аристотелевской системы координат. Своей поэтической задачей он считает поиск истинных (“реальных”) связей в мире, которые были бы свободны от языковой категоризации. Данные положения (самого автора и наши собственные) иллюстрируются нами на примере текста А. Введенского “Минин и Пожарский”, в наибольшей мере эксплуатирующего проблематику понимания и непонимания в указанном ключе. В качестве аналогии к текстам Введенского, подтверждающей наши соображения относительно “нулевой коммуникации” в художественном тексте, приводятся примеры из прозаического произведения С. Беккета “Общение”.

* * *

Т.К. Цветкова

(МГЛУ, Москва)

ПОНИМАНИЕ В АСПЕКТЕ ОБУЧЕНИЯ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Изучение иностранного языка является типичным примером межкультурной коммуникации, опосредованной, с одной стороны, содержанием учебных материалов, с другой – деятельностью преподавателя. Такое двойное опосредование чрезвычайно усложняет процесс понимания и усвоения иностранного языка, который становится результатом сложного взаимодействия разных смысловых реальностей.

Межкультурная коммуникация предполагает общение между представителями разных культур, в процессе которого как минимум один участник говорит на неродном языке, при этом каждый участник коммуникации привносит в общение собственные культурные нюансы.

В такой ситуации возникает сложное взаимодействие значений и смыслов участников, определяющее степень успешности коммуникации.

Значение и смысл в человеческом сознании неразделимы, а вопрос об их взаимоотношении – это вопрос о возможностях и пределах человеческого взаимопонимания.

Значение определяется как системное качество, приобретаемое смыслом слова или высказывания в условиях единства смыслообразующего контекста. В ситуации общения носителей одного языка смыслообразующий контекст определяется принадлежностью субъектов к одной лингвокультуре. Внутри этой культуры групповые смыслы являются значениями, так как однозначно декодируются всеми членами группы.

В ситуации общения индивидов, принадлежащих к разным лингвокультурам, те же элементы будут входить уже не в значение, а в контекстно обусловленный смысл передаваемого содержания, для понимания которого реципиенту приходится решать задачу реконструкции контекста деятельности коммуникатора (Д.А. Леонтьев). То, что для носителей одного языка предстает как значение и понимается автоматически в силу общности социокультурного контекста, для носителя другого языка предстает как смысл, который должен расшифровываться как отражение объектов и явлений действительности под углом зрения их роли и места в жизнедеятельности иноязычного культурного сообщества. Перед субъектом встает проблема сопоставления разных вариантов осмысления действительности. Взаимодействие разных смысловых миров может приводить к разным результатам. Это может быть обогащение смыслового мира субъекта, либо его перестройка, связанная как с обретением новых смыслов, так и с разрушением старых. Вместе с тем возможно и безрезультатное столкновение (Д.А. Леонтьев).

Изучение иностранного языка является типичным примером межкультурной коммуникации, хотя и опосредованной. Обучающийся имеет дело не с живым партнером, а с некоторой представленностью иноязычного и инокультурного партнера в тех учебных материалах, которые он осваивает. Общение таким образом опосредовано, с одной стороны, содержанием учебных материалов, с другой – деятельностью преподавателя, который призван играть роль фасилитатора. Такое двойное опосредование чрезвычайно усложняет процесс понимания и усвоения иностранного языка.

Главным источником информации в обучении выступают значения единиц иностранного языка. Значения иностранного языка не могут быть присвоены обучающимся без их осмысления. Осмысление есть приписывание смысла, то есть включение значения в систему отношений, характерную для некоторого целого.

Одной из основных причин неудач при освоении иностранного языка является тот факт, что человек оказывается не готов принять иной смысловой мир и пытается “вписать” его в смысловую систему родного языка, в результате чего механизм смыслопорождения срабатывает вхолостую.

Иностранный язык изучается человеком, который является носителем системы смыслов, присущих собственной культуре. Иностранный язык, отражающий содержание инокультурного сознания, является носителем собственной системы смыслов, о чем обучающийся часто не подозревает.

Изучение иностранного языка часто приводит к тому, что значениям иностранного языка приписываются смыслы языка родного. Обучающийся формирует в своем сознании модель иностранного языка, которая функционирует по тем же правилам, что и родной язык.

Отсюда вытекает чрезвычайно важная для лингводидактики психолого-педагогическая проблема – проблема представления иностранного языка обучающимся таким образом, чтобы была сохранена присущая именно этому языку система смыслов. Поскольку, по крайней мере на начальных этапах обучения, иностранный язык усваивается через посредство родного, возникает принципиально новая задача обучения – создание такого описания иностранного языка на родном языке обучающегося, которое обеспечивало бы установление в его сознании системных взаимоотношений между двумя языковыми картинами мира в их наиболее существенных чертах. В таком случае субъект будет вынужден концентрироваться на различиях между двумя культурами, ведя своеобразный “межкультурный диалог” в собственном сознании.

* * *

C.Ф. Членова

(НИВЦ МГУ)

ОТРАЖЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ И КУЛЬТУРНЫХ КОНТАКТОВ В РЕЧИ МОЛУККСКИХ БИЛИНГВОВ

В докладе анализируются случаи проникновения индонезийского языка (заимствование, интерференция, кодовое переключение) в речь молуккских билингвов. Исследование проводится на полевых материалах автора, полученных от носителей малоизученных языков Восточной Индонезии.

В Индонезии, отличающейся удивительным этническим, социальным, культурным и языковым многообразием, двуязычие – жизненная норма. Владение индонезийским (общенациональным, государственным) языком обеспечивает носителям различных местных (национальных) языков контакты с внешним миром, включение в производственную, административную, культурно-образовательную и религиозную сферы жизни.

На материалах, полученных во время нашего пребывания на Молуккских островах (Восточная Индонезия), в докладе прослеживаются процессы взаимодействия индонезийского и местных языков (заимствование, интерференция, кодовое переключение). В большинстве своем молуккские языки, как и индонезийский язык, принадлежат к австронезийской семье, и это, естественно, облегчает переход с одного кода на другой в условиях активного двуязычия.

Сбор материалов по различным местным языкам происходил при помощи составленного нами списка индонезийских слов и предложений. Словники были построены по принципу тезауруса и включали такие семантические группы как ‘части тела’, ‘термины родства’, ‘животные’, ‘растения’, ‘орудия труда’, ‘утварь’, ‘одежда’ и тому подобное. Кроме того, слова были сгруппированы и по частям речи. Такая структура основного инструмента исследования, его стандартность дали возможность сопоставить данные по различным языкам восточноиндонезийского архипелага и выявить степень устойчивости разных лексико-семантических пластов в условиях двуязычия.

Большинство  языков в наших материалах представлены одним базовым списком, заполненным обычно самим информантом, без какого-либо на него воздействия, но для ряда языков у нас имеется несколько списков. Это дает возможность сравнить разные идиолекты по интенсивности вторжения в них индонезийского языка. При этом выясняется, что проникновение индонезийского языка в родной язык билингва определяется не только объективными факторами (реальное отсутствие местных эквивалентов “культурной лексики”), но и субъективными, и в первую очередь, как нам кажется, наличием/отсутствием установки различать “свое/чужое”. Противопоставление информантов по этому параметру в довольно четком виде проявилось в источниках по языку давлоор. В списке (1), если не находились для индонезийских слов исконные давлоорские эквиваленты, обычно ставился прочерк или давались описания Составители списка (2) в тех же случаях приводят индонезийские слова, как правило, оформленные продуктивными давлоорскими морфемами: к существительным присоединяется именной показатель –ol, к прилагательным –el, к глаголам лично-местоименные префиксы.

Эти две позиции давлоорских информантов, “пуристическая” и “реальная”, являются как бы полюсами, между которыми располагаются списки и по другим языкам. Разумеется, что в ситуации билингвизма пуристическая позиция разделяется меньшинством информантов, старающихся, где возможно, привести пусть даже и менее употребительный эквивалент, но из родного языка, большая же часть списков изрядно насыщена заимствованиями из индонезийского языка, что, по-видимому вполне адекватно отражает глубину его проникновения в повседневную речевую практику молуккских билингвов.

* * *

И.А. Шаронов

(РГГУ, Москва)

А и АГА. ПРОБЛЕМЫ ОПИСАНИЯ КОГНИТИВНЫХ МЕЖДОМЕТИЙ

Анна Вежбицкая в статье о междометиях [Вежбицкая 1999] выделяет особый класс когнитивных междометий и обосновывает выводимость эмоционального компонента в толковании междометия из когнитивных компонентов. Другим принципиальным моментом в ее статье является предложение толковать междометия как инструкции по их употреблению.

Из опыта описания междометий становится понятным, что такой подход требует:

1) сбора достаточно представительного корпуса примеров употреблений;

2) составления относительно полного списка междометий, деления их на синонимические ряды на основе взаимозаменяемости и возможности занимать одну позицию в междометной синтагматической цепи (Шаронов 2002);

3) описания каждой единицы на основе контрастивного анализа внутри синонимического ряда.

Описание междометий невозможно без анализа ситуаций их употребления, в частности, выявления набора источников возбуждения (внешние и внутренние раздражители, визуальное и слуховое восприятие, речь собеседника, образы из памяти, идеи на основе логического вывода). Важными оказываются критерии изоморфности / неизоморфности новой информации фоновым знаниям говорящего, объектный или признаковый характер восприятия информации и некоторые другие критерии, влияющие также на эмоциональную составляющую в семантике междометия.

В докладе будет дано описание междометий А и Ага (Угу) на фоне близких им когнитивных междометий, выражающих понимание и непонимание (э, эге, ха, хм, вот как, вот оно что, что такое, как же так и некоторых других).

Литература:

Вежбицкая Анна. Семантика междометий // Семантические универсалии и описание языков. М., 1999, с. 611-649

Шаронов И.А. Толкование эмоциональных междометий как знаков восприятия // Russian Linguistics. 2002 T. 26. № 2. С. 235-254.

* * *

Е. Я. Шмелева, А. Д. Шмелев

(Институт русского языка РАН, Московский государственный педагогический университет)

Понимание анекдотов и «юмористическая компетенция» носителей языка

Умение рассказывать и понимать анекдоты высоко ценится в современном российском обществе: люди, не понимающие или не достаточно быстро понимающие, над чем смеются окружающие, сами становятся предметом острот, подобно анекдотическому жирафу, до которого не сразу доходит соль анекдота. Почему не все носители языка одинаково хорошо понимают анекдоты? Как происходит понимание? Почему анекдот в одной аудитории вызывает смех, а в другой - вежливое молчание? Почему анекдот, который двадцать лет назад всем казался очень смешным, теперь непонятен? Очевидно, что невозможно учесть все экстралингвистические факторы, влияющие на понимание анекдота: уместность рассказывания анекдота, настрой аудитории на восприятие юмористического текста, мастерства рассказчика. Понимание юмористического текста требует некоторых специфических навыков - так называемой «юмористической компетенции» (humor competence[2]). Для понимания анекдотов требуется особый вид «юмористической компетенции». Не случайно маленькие дети не понимают анекдоты, затем в дошкольном и младшем школьном возрасте они рассказывают особые, так называемые, «детские» анекдоты, которые кажутся взрослым не смешными, а затем в подростковом возрасте дети воспринимают законы «анекдотического пространства», начинают рассказывать и понимать «взрослые» анекдоты (Lefort 1992; Лурье 1989).

Как происходит понимание анекдота? Текст анекдота, как правило, распадается на две не равные части: первая часть - это рассказ, который создает у слушателя определенные ожидания, затем неожиданный конец анекдота - одно или несколько слов, не связанные или прямо противоречащие началу анекдота. Слушатель вначале удивляется, понимает, что финальная часть анекдота не соответствует тому, что он ожидал услышать, а затем находит в этом скрытый смысл, позволяющий переинтерпретировать начало анекдота. Переинтерпретация текста, по мнению некоторых психологов, похожа на процесс решения математической задачи. (Заметим. что иногда переинтерпретация невозможна - соль анекдота сводится к смысловому и стилистическому несоответствию первой и второй части, ср., например, серию анекдотов о девочке в беленьком платьице). Анекдот - это ловушка для слушателя. Не случайно рассказывание анекдота всегда предваряется предупреждением, что это анекдот, иначе эффект обманутого ожидания будет слишком силен и вызовет у слушателя обиду. А так искушенный слушатель заранее предвидит подвох и не обижается на рассказчика, но все равно снова и снова попадается в расставленную анекдотом ловушку.

Понимание большинства анекдотов требуется от слушателей не только «лингвистической компетенции» - умения воспринимать языковую игру, но и наличия целого набора предварительных фоновых знаний: общекультурных сведений, знания реалий, явлений и событий общественной и культурной жизни, а также бытующих в обществе стереотипов. Кроме того чрезвычайно важным для понимания анекдотов является наличие информации об основных персонажах русских анекдотов, их характерных чертах и речевых характеристиках, о моделях построения анекдота и стереотипах «анекдотического пространства».

Литература:

1. Raskin 1985 - Raskin V. Semantic mechanisms of humor. Dordrecht-Boston-Lancaster: D. Reidel, 1985.

2. Lefort 1992 - Lefort B. Structure of Verbal Jokes and Comprehension in Young Children // Humor, ¹ 5 -1/2, 1992.

3. Лурье 1989 - Лурье В. Ф. Материалы по современному ленинградскому фольклору. I. Детские анекдоты. - В кн.: Учебный материал по теории литературы. Жанры словесного текста. Анекдот. Таллинн, 1989.

* * *

Научное издание

Понимание в коммуникации. 2005: Тезисы докладов Международной научной конференции (28 февраля – 1 марта 2005 г., Москва)

Верстка:

М. Михеев

Ответственный за выпуск:

д.ф.н. проф. В.З. Демьянков

===========================================================

Подписано в печать 07.02.2005 Формат 60х84 60x84/16,

Бумага офсетная №1. Гарнитура Таймс. Печать ризо.

Усл. печ. л. 7,75 Уч.-изд. л. 8 Тираж 120 экз.

Заказ № 2.

===========================================================

Участок оперативной печати НИВЦ МГУ

119992, ГСП-2, Москва, НИВЦ МГУ

¿

? ¿

? ¿

? ¿

? ¿

? ¿

? ¿

?

· · ·

· ·

· · ·

“Во-первых, есть предложения,

которые, как я думаю, понял и которые

считаю ясными, стимулирующими и важными.

Их я конечно же нахожу лучшей частью книги. Вторыми ·

идут предложения, которые, как я думаю, понял, и с некоторой долей

уверенности считаю ложными или содержащими заблуждение. Таким образом,

я расцениваю их следующими по значимости за предложениями первой группы. В-третьих,

есть такие предложения, которые я не понимаю и, следовательно, ценность которых я не могу оценить.

И, в-четвёртых, есть ряд таких предложений, которые, с одной стороны кажутся

понятными, но, с другой стороны, им дано неопределённое и тёмное

выражение, следовательно, их невозможно

принять или отвергнуть”

· · ·

(из комментария Э.Стениуса к чтению "Логико-философского трактата" Л. Витгенштейна)

---

* Работа выполнена при поддержке фонда АНО ИНО-Центр, грант № КТК 252/2-3-03.

* Работа по созданию языка концептуальных структур поддерживается грантом РГНФ 04-04-00185а.

* Работа поддержана грантом РГНФ 04-04-00097а.

[1] Из моего собственного читательского опыта: я помечаю места ¿–почему вопросов – обычным вопросом, зеркально обращенным не относительно горизонтали, как в знаке, который предлагает нам тут компьютерный редактор (это символ испанской графики, используемый в качестве знака предваряющего вопроса), а – обращенным относительно вертикали, то есть так, что точка в нем все равно остается внизу, а не сверху, что, мне кажется, если придавать утилитарно-зрительное толкование этому, позволяет не ставить всё чужое "с ног на голову" (что можно приписать эмоциональному отторжению, то есть первой стадии этого вопроса, рассмотренной выше), а подвергнуть рассмотрение проблемы как бы сущностной инверсии – с переосмыслением и дополнением.

* Доклад сделан при поддержке гранта РГНФ 2004-2006 №04-04-2005В, руководитель В.В. Воеводин.

* Доклад сделан при поддержке гранта РГНФ 2004-2006 №04-04-2005В.

[2] Термин В. Раскина, считающего, что человек наряду с «лингвистической компетенцией» (linguistic competence), благодаря которой он может понять, является ли предложение грамматически правильным, обладает также «юмористической компетенцией» (humor competence), благодаря которой он может понять, является ли данный текст смешным [Raskin 1985].